– Ну, расскажи мне о своей жизни, – сказала Оливия. – Я с удовольствием послушаю.

Бетти все еще плакала, но и улыбалась сквозь слезы.

– Жизнь у меня, Оливия, как у всех.

Оливия не сразу нашлась что сказать.

– Но это твоя жизнь, а не чья-то там. Расскажи, мне очень интересно.

И Бетти поведала о двух браках, последовательно распавшихся; о троих детях, на которых отчаянно не хватает денег; о сыне, переболевшем стрептококковой ангиной в двенадцать лет, что повлияло на его психику, и с тех пор он считает себя сумасшедшим; о том, как поначалу она зарабатывала доставкой газет в четыре часа утра и как, собравшись с духом, поступила учиться на младшую медсестру. Оливия слушала, погружаясь в жизнь этой женщины, и думала, что ее собственная жизнь была значительно легче по сравнению с тем, через что пришлось пройти ее бывшей ученице.

Когда Бетти закончила, Оливия по-прежнему молчала.

Хранить в сердце любовь к Джерри Скайлеру – что это значит для Бетти? Эту любовь нужно воспринимать серьезно, понимала Оливия. Всякая любовь требует серьезного к себе отношения, включая мимолетную любовь Оливии к доктору. Но Бетти пронесла свою любовь сквозь годы – настолько она была ей необходима.

Наконец, наклонившись вперед, Оливия сказала:

– Вот что я думаю, юная леди. Я думаю, ты отлично справляешься. – И снова откинулась на спинку кресла.

Что за странная штука, любовь.

Оливия полюбила Бетти, даже несмотря на стикер, что красовался на бампере ее пикапа.

Утром в начале декабря Оливия Киттеридж забралась в мини-фургон, в котором обитателей «Кленовых апартаментов» возили в городской супермаркет; ночью выпал снег, и вокруг было белым-бело. Крепко ухватившись за поручни, Оливия поднялась по ступенькам, поздоровалась с водителем – угрюмым малым с татуировкой на шее – и села в третьем ряду у окна. В фургон она вошла первой и впервые. Обычно она ездила на своей машине, но сегодня решила отправиться в супермаркет в фургоне, потому что ее подруга Эдит, уже несколько лет проживавшая в «Кленовых апартаментах», сказала, что Оливии надо быть подружелюбнее с другими здешними насельниками.

– Ай-ай-ай, – ответила Оливия. – По-моему, это им надо быть подружелюбнее со мной.

Из окна она наблюдала, как другие старики – матерь божья, некоторые были совершенно дряхлыми – поднимаются в фургон, последней вошла женщина, которая выглядела помоложе остальных; она села рядом с Оливией.

– Привет! – сказала она, пристраивая на сиденье и под ним многоразовые пакеты различной вместимости и большую красную дамскую сумку. Женщина была приятной наружности: голубоглазая, седовласая, хотя волосы, на взгляд Оливии, могли быть покороче.

– Привет-привет, – ответила Оливия.

Фургон тронулся, подпрыгивая на лежачих полицейских, пока не выехал на главную дорогу.

Соседка представилась Барбарой Пазник и спросила, давно ли Оливия живет в «Кленовых апартаментах».

– Три месяца, – ответила Оливия.

Барбара слегка развернулась на сиденье, чтобы заглянуть Оливии в лицо, и сообщила, что она приехала сюда месяц назад и считает, что лучше места не найти, с чем Оливия вряд ли сможет не согласиться.

– Откуда вы приехали? – спросила Оливия.

Выяснилось, что из Нью-Йорка, но, добавила Барбара, в детстве она часто ездила в лагерь в штате Мэн, потом они с мужем чуть ли не каждый год проводили отпуск в Мэне, а теперь они здесь поселились, и оба просто в восторге. В полном, полном восторге. Встают они рано и каждое утро гуляют по лесной тропе. Переведя дыхание, Барбара спросила:

– А вы откуда родом?

Но Оливия уже отвернулась к окну. Изо рта соседки дурно пахло.

Они миновали конгрегационалистскую церковь, где провожали в последний путь Генри, первого мужа Оливии, и затем фургон покатил по Апплтон-авеню, застроенной небольшими домиками. Из одного такого дома вышли женщина и ребенок; на ребенке, мальчике, не было шапки, а его мать выглядела усталой. Обута она была в кроссовки, несмотря на снег.

– Я родом отсюда, – сказала Оливия, оборачиваясь к соседке.

Но Барбара Пазник уже разговаривала с другой женщиной, сидевшей через проход, Оливия видела только ее спину в твидовом пальто. Помедлив немного, Оливия ткнула пальцем в твид, и Барбара с удивлением посмотрела на нее.

– Говорю, я родом отсюда, – повторила Оливия.

– А, понятно, – сказала Барбара и продолжила беседовать с женщиной через проход.

Фургон встал на парковке перед супермаркетом, и пассажиры вышли – с черепашьей скоростью. Купив зубную пасту, хозяйственное мыло, крекеров и овсяных хлопьев, Оливия была готова ехать обратно. Она села на скамью у выхода из магазина, положив многоразовый пакет с покупками на колени. В этот магазин она ходила почти всю свою жизнь, и никогда прежде ей не доводилось сидеть на скамье у двери, данное обстоятельство показалось ей странным и более чем удручающим. Она встала и направилась к фургону. Водитель открыл ей дверь, не отрывая глаз от своего мобильника. Стряхнув снег, налипший на трость, она села на то же место у окна, Оливия была первой, кто вернулся в фургон. Остальных она дожидалась в полнейшей тишине.

Глядя, как они входят в фургон, Оливия заметила, что кое-кто из старух носит эти «Надежные» штуковины, эти жуткие памперсы для пожилых. Если верхняя одежда доходила лишь до талии, видно было, как бугрятся памперсы на старушечьих задах, а одна женщина, нагнувшись за тем, что она уронила на пол, чуть было не продемонстрировала наличие «Надежного» всем присутствующим. Оливию передернуло.

Барбара Пазник, войдя, даже не взглянула на Оливию, просто прошла мимо и села рядом с кем-то еще. Место рядом с Оливией осталось пустым. И все, казалось, чешут языками, прохаживаясь на ее счет. А когда фургон вырулил на проезжую часть и свернул за угол (она ушам своим не поверила), все запели, словно примерные детсадовцы: «Крутятся колеса, быстрей, быстрей, автобуса колеса, быстрей, быстрей…» Поющие женщины смотрели на Оливию с насмешливыми улыбками, кое-кто из стариков даже усмехался. Оливия отвернулась к окну, щеки у нее покраснели. «Черт, Джек, – подумала она, – как много ты потерял». Она была невероятно зла на него за то, что он умер. А потом подумала: «Он был не так чтобы очень, этот Джек».

* * *

Оливии казалось, что ее накрыли колпаком, этакой сетчатой штуковиной, которой накрывают пирожные на летнем пикнике, оберегая от мух. Иными словами, она чувствовала себя в западне, и обозримый мир вокруг уменьшался в размерах. Каждое утро она ездила в пончиковую, покупала два пончика и стакан кофе и отправлялась на мыс, где смотрела на воду, поедая пончики. Приливы, морские водоросли, хвойные деревья на островке – все это напоминало о ее жизни с Генри. Она вылезала из машины, выбрасывала стаканчик в мусорный контейнер и нехотя возвращалась обратно в «Кленовые апартаменты».