Рядом со старой, седой, беспомощной Арлиновой стоял ее муж, Борис, и ему было двадцать пять лет. Ни морщинки. Взгляд – как на фотографии.

Голова вдруг заработала с устрашающей скоростью.

– Вот как, – сказал он и мягко, беззащитно улыбнулся.

– Бен Эрлен? Бо? Борис Орлеанский? Борис… Арлинов? – Я с трудом поднялась на ноги. На меня будто потолок обрушился – но я все-таки встала.

– Безымянный поклонник из книжного, если уж на то пошло.

Надо было собираться с мыслями, но голова решила взорваться.

– Как… – Я сразу осеклась. Не хватало начинать с банальностей. – Вернее, понятно, как. И понятно, наверное, почему.

Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня и заулыбался еще сильнее. Сердце колотилось в груди.

Вот он падает с башни, а груда обломков уносится к небу. Вот он с шейкером в руках улыбается кому-то, пока я кручу винил. Вот он говорит мне что-то в книжном, я вскидываюсь и смотрю на него. Вот он, ну он же, конечно, он, стоит и смотрит, как мы с Максом уходим сквозь прорыв из вампирской истории.

Я закрыла рот ладонью, чтобы не заорать.

– Хорошо, что с тобой можно опустить стандартную процедуру… Разговор главной героини с главным злодеем. Есть вопросы? – Борис повернулся ко мне спиной, и я скользнула взглядом по шее – ни единой складки. В самом деле, двадцать пять лет?

Я нащупала в кармане телефон и поняла, что для звонка его придется вытащить наружу. Чертовы сенсорные экраны.

Борис взял проклятую рамку в руку и снова развернулся ко мне, покачал головой чему-то своему.

– Никаких вопросов, – отозвалась я и стала искать левой ногой порог, чтобы бежать без оглядки.

– Зря ты так. Думаешь, что-нибудь тебе сделаю?

Я моргнула, и он за мгновение оказался прямо перед моим носом, преодолев за десятую долю секунды около трех метров и больничную койку. Я ойкнула, отскочила назад – и спиной захлопнула дверь.

Но страшно почему-то не было. Было страшно, когда Гера сказал, что Макс… Макс Гамов, из-за которого я во все это и впуталась, что Макс Гамов застрял на закрытии. Было очень страшно, когда поняла, что просто так к нему не проберусь. Было жутко давать себя переписывать. А сейчас нет. На меня вдруг накатила адская усталость.

Я подняла глаза и спросила:

– Значит, ты застрял в книге на сорок лет? А потом нашел способ… выбраться? Колесить по любым мирам, меняя их по своей воле?

– Слабовато как-то. – Борис развел руками и повернулся к Арлиновой, самую малость – может, обман зрения? – ссутулившись. Я нащупала ручку и собралась вывалиться в коридор, но не тут-то было.

– Ты что, думаешь, я тебя убивать буду? Или в придуманные миры запихивать?

Прокляв все на свете, я отпустила дверь.

– Почему не вернулся сюда? Зачем скакал по всем самиздатовским текстам, пытаясь нас убить?

Борис оперся обеими руками на край койки, и, чувствуя, как останавливается сердце, а вместе с ним замирает кровь в сосудах, я увидела обручальное кольцо.

– Пожалуйста, давай без клише. Ты настолько выше этого.

Я топнула ногой в бессильной злобе. Он мгновенно уставился на меня.

– Вы так задолбали этими «ты выше клише», «ты особенная»!

К горлу подкатили слезы. Борис кивнул и снова залучился:

– Ты права. Влюбиться в женатого мужика – страшная банальность.

Меня мгновенно перещелкнуло на злобу:

– Да что ты знаешь?

– Что я знаю? – переспросил он. – Я знаю, как это – пропасть в книге, потом осознать себя спустя долгие годы и понять, что твоя любимая издала тебя в бумаге, закрыв все выходы.

Я вздрогнула, как от пощечины.

– Я знаю еще, что тогда была совсем другая эпоха. Что спасения – несмотря на все указы и директивы – можно было ждать. Мы росли на других книгах, с другими ценностями. Я всегда знал, что пойду за Мишкой в огонь и воду и дам переписать себя. Потому что зачем еще нужна любовь, кроме как чтобы мир продолжал стоять на месте, а люди продолжали сочинять сказки про самые идиотские поступки? – Он вздохнул и на мгновение прервался. – Только дело в том, что она предпочла запереть меня в книге. А потом пугать моим примером вас. И когда я завел твоего Гамова за угол – а он все убийственно вещал, что какая-то девчонка бросила его навсегда – и приложил об стену… Кстати, отличная возможность потерять себя в книге – на мгновение отключиться. Так вот, когда я это сделал, ты, со своим богатым папашей, отсутствием чувств, друзей, ребенок общества потребления, ты! Ты пошла за ним. Я был уверен, что сейчас что-то докажу, узнаю правду, потерял вас из виду на пару суток, готовя прорыв. А ты – взяла и вернулась. И так долго не могла вспомнить ни себя, ни его.

– Она догадалась, – внезапно сказала я, и картинка обрела ясность.

– Я не видел, что с ней случилось. Да это и неважно.

– Но ведь важно же? – Я с интересом вгляделась в поблекшие черты. – Ведь важно же, Борь. Ты все это делал с одной целью – отомстить ей. Отнять самое дорогое, что у нее есть, нас.

– Я поступил несправедливо?

Я пожала плечами.

– Ты добился своего. Она догадалась. Вся информация была под носом, но мы даже не подумали. А ее от одной мысли…

– Да, от одной мысли о муже она превратилась вот в это! – Борис ударил по спинке сжатым кулаком.

– Я пойду.

– Подожди. – Его голос зазвенел. – Думаешь, не знаю, что ты строчишь ночами и выкладываешь в Интернет? Думаешь, не заходил в гости и не наводил справки?

Я, хоть и была готова к подобному, не сразу нашлась, что ответить, и Борис, Борька Орлеанский, герой моего детства, заговорил снова:

– Может, хоть это покажется тебе несправедливым? Она, – жест в сторону Арлиновой, – бросила мужа. Прожила почти сорок лет. Ты – рискнула всем ради человека, который даже оценить этого не смог. Он останется жить и сорок лет прокукует точно. У него отличное здоровье. А ты закончишь так же, как я, еще до Нового года. Где справедливость? Где эта гребаная справедливость?

– Да нигде, – огрызнулась я.

Борис расхохотался, да так, что чуть слезы из глаз не брызнули.

– В любом мире, под любым именем… Ты неприкасаема. Мое слово.

Сказав это, он шагнул к окну и истаял в воздухе.

Я начала подпрыгивать на месте и дышать в ладони. Гере и Максу давно пора было появиться, но они никак не шли, и я стала задубевать. Решение слить Бориса, поначалу казавшееся единственно верным, сдало позиции, я заколебалась.

Его слова про справедливость оказались щемяще-кислотными и теперь медленно проедали дорогу под кожу, поближе к душе. Я потопталась на месте, отгоняя неприятные соображения – и вздрогнула, когда мобильник разразился мелодией. На полупустой заиндевевшей улице прозвучало особенно громко и страшно.