7

В начале октября на свиридовском мобильнике отобразился «частный вызов». Свиридов теперь боялся скрытых номеров — это мог быть Калюжный, могли менты, но оказался Панкратов.

— Что вам нужно? — грубо спросил Свиридов. Он дополнительно злился на него за свой страх.

— Поговорить, — сказал Панкратов.

— Говорите.

— Не по телефону. Сможете через три часа подъехать на Пушку? Под памятник?

— А в чем дело?

— Да вы не бойтесь, — сказал Панкратов дружелюбно. — Ничего такого.

— Это вы бойтесь, — рявкнул Свиридов. — А я пуганый.

— Да хорошо, хорошо. — Панкратов говорил мягко, чуть ли не заискивающе. — Вы совсем не то думаете. Подъезжайте, правда.

Свиридов не хотел никуда ехать, но превратился к октябрю в такого ожидальщика, что с жадностью хватался за любые дополнительные сведения. Если Панкратов что-то знал — а знать он мог, будучи приближен к седалищу, — пренебрегать им не следовало. На всякий случай, однако, Свиридов позвонил Вале:

— Если я не отзвонюсь до восьми, поднимай шум.

— Хочешь, я с тобой? — спросила она.

— Ладно, справлюсь.

Накрапывало, погромыхивало. Панкратов приехал раньше и нервно прохаживался под памятником. Вид у него был виноватый, но нагловатый — странное сочетание: он словно подмигивал Свиридову, просил у него прощения и вместе с тем намекал, что он ни в чем не виноват, подумаешь, так надо было. Свиридова это царапнуло. Предполагалось, что он с Панкратовым в заговоре.

Он смотрел на Панкратова в недоумении: чего я их боялся? Нормальный же пацан, ничего страшного.

— Ну, в общем, — сказал Панкратов, — я трудоустраиваться пришел. Вам человек на телевидении не нужен?

— Не нужен, — сказал Свиридов. — Я этим не заведую. А что, собственно…

— Будто вы не знаете, — сказал Панкратов и хихикнул. Ему казалось, что весь мир должен быть в курсе его делишек.

— Извините, не знаю.

— Поперли нас, — сказал Панкратов, оглянулся, словно их могли услышать, и подмигнул.

— Откуда?

— Из штаба. Вы что, не слышали? Столько шума, вся сеть на ушах.

Свиридов представил рыбачью сеть, наброшенную на уши Панкратова, и кисло усмехнулся.

— Я не туда хожу в сети, наверное.

— Да везде пишут. Сначала Гуся с Бобром, теперь меня. Дождались, чтоб из больницы, и тюк по темечку. Может, сходим куда? Я угощаю.

Они зашли в «Кофеманию», Свиридов заказал чизкейк, Панкратов долго объяснял, какой именно ирландский кофе должен быть ему сварен и каких типичных ошибок следует избегать при этом.

— Ну и вот, — сказал он, дружелюбно улыбаясь. — Олег повесился, неудачно. Руки не под то заточены, Бобер говорит. Сейчас в больнице. А Бобер думает — раз не можешь переломить тенденцию, надо возглавить. Будет переделывать клуб «Свалка» в клуб «Список».

— Почти то же самое, — сказал Свиридов.

— Ну где-то да, — еще шире улыбнулся Панкратов, радуясь, что клиент шутит. Шутит — значит, поддается, сейчас выжмем из него чего-нибудь… — Ему и денег дали. Модное место будет, а пускать только по списку.

— По нашему?

— Неважно, их еще много будет, наверное. В общем, люди потянутся.

— Погодите… А из-за чего же Гусев?

— Вы что, совсем ничего не знаете?

— Я же сказал.

И Панкратов принялся рассказывать, пересыпая речь множеством имен, названий и цифр, ровно ни о чем не говоривших стороннему человеку. Он уже привык думать, что его организация в ближайшие полгода станет царицей горы, а потому каждый встречный обязан быть в курсе ее грандиозных дел. Мелькали упоминания о политпоходе, первой пятерке, большой раздаче, восточном мосте (перекинутом, как догадался Свиридов, из Владивостока в Новосибирск), о групповом браке, объединившем двести активистов с таким же количеством активисток, и об акции у прибалтийских посольств, скромно называвшейся «Шпроты». Гусев играл в организации особую роль — он редактировал электронную газету, выпускал молодежные бестселлеры и мог твердо рассчитывать на место в Думе, но после попадания в список спикировал ниже плинтуса. Поначалу его успокаивали: все свои, никто тебя не подозревает, ничего страшного, — но вскоре выяснилось, что у Гусева хватает завистников, да и в прошлом у него были сомнительные порнопроекты; его вытеснили сперва из газеты, потом из молодежного издательства, а попытка рейда по Псковской области подорвала его позиции окончательно.

— Он как бы начал оправдываться. А это нельзя, понимаете?

— А вас тоже поперли?

— Я хотел в больничке перекантоваться. Ну, думаю, не тронут же больного? Сам врача и попросил, и стоило мне это копейки. Но меня пришел Каширин навещать. Ну этот, знаете, который по внутренним врагам.

— Откуда мне знать, кто у вас по внутренним врагам?

— Ну как же, они еще вам поводок вручали. Помните поводок?

— Поводок помню. А у вас что, был свой человек по внутренним врагам?

— Так это же нормально! — развел руками Панкратов. — Везде есть. У «Местных» есть, у «Дворников»… А «Свои» — это наши, вы не знали?

— В каком смысле наши? — Свиридов окончательно запутался во всех этих своих, наших, местных и здешних.

— Одна команда. Почечкин — человек Бараша, а Бараш сами знаете чей.

Свиридов на всякий случай кивнул.

— Ну и вот. Пришел Каш. Видит, я лежу. Помидоров принес, сволочь. — Панкратов рассказывал беззлобно — Каширин выполнял свой долг, и он на его месте повел бы себя точно так же. — Принес, значит, помидорчиков, а сам к врачу. Что у больного Панкратова? Тот ему: плановое обследование. Ну, он и смекнул. Я выписываюсь, а он уже все написал. И ребят опросил, и ребята вспомнили, как я однажды над планом смеялся.

— Над каким планом?

— Известно каким. План один.

— А, — догадался Свиридов. — Зачем же вы над ним смеялись?

— Все смеялись, — пожал плечами Панкратов. — Пели про план из Чуйской долины — что такого? Идейных-то нет, все реалисты.

— Я одного не понимаю, — Свиридов чувствовал себя все неуютнее, словно за столом с ним сидело иноприродное существо с непостижимой логикой, не злобное, не агрессивное, боже упаси, миролюбивое и симпатичное по-своему, но все атомы в нем были расположены поперек. — У вас нет идеологии, вы сами сказали. А доносы есть. Как это возможно?

— Так и возможно, — Панкратов тоже, кажется, недоумевал, как можно не понимать таких простых вещей. — Что такого-то? Не так сказал, присвоил бабки, выпил и матерился. У нас материться нельзя, все матерятся, конечно, но втихую. Да мало ли. Что, обязательно идея, что ли, нужна? Вон, у скинов идеология, пожалуйста. Вам скины больше нравятся? А мы антифашисты, боремся с ними. Если бы не мы, они бы вообще давно всех в капусту…