— Ладно, — сказал он медленно и твердо. — Отправляйте людей на дальние сенокосы.

Мохнатые черные брови на скуластом лице Обросоиа Дрогнули, а Чугаев внпосатз заморгал голубыми глазами.

— Ступайте, — сказал Ананий Егорович.

Чугаев побежал вслед за Сбросовым, но вдруг обернулся и, словно стараясь подбодрить его, закричал:

— А насчет силоса ты не беспокойся. Все будет. Теперь знаешь, как люди рванут!

Ананий Егорович остался один. Лицо его было мокро, но сам он был спокоен. Да, он принял решение. Принял.

И как бы там ни было, что бы его ни ожидало, но никто теперь по крайней мере не может сказать, что он сболтнул это спьяна. В заулке у Исакова залаял пес. С голубого крылечка, залитого солнцем, спускались секретарь райкома и Исаков.

Ананий Егорович выпрямился и, твердо ступая по песчаной земле, пошел им навстречу.

1963

Поездка в прошлое

1

Снегопад застал их на середке реки. Вмиг стало слепо, бело, залепило глаза — неизвестно, куда и ехать.

Выручили пролетавшие где-то над головой гуси: закричали, заспорили суматошно — видать, и они растерялись в этой заварухе. Вот тогда-то Власик, при­слушиваясь к их удаляющемуся гомону, и сообразил, в какой стороне юг, ибо куда же сейчас лететь птице, как не в теплые края.

Снежная липуха немного успокоилась, когда от перевоза поднялись в крутой берег. Впереди проглянуло Сосино с жердяной изгородью по задворью, черная часовня замаячила в полях слева.

Вытирая рукой мокрое лицо, Власик начал было объяснять своему неразговорчивому спутнику, как пройти в деревню и разыскать бригадира, но тот, похо­же, в этом не нуждался: загвоздил суковатой палкой побелевшую дорогу, как будто всю жизнь по ней ходил.

Из тутошних, видно, чей? — подумал Власик.

Однако раздумывать над этим ему было некогда. Он замерз, продрог насквозь — от стужи, от сырости,— и все мысли его сейчас были сосредоточены на том, чтобы поскорее добраться до Микши да отогреться в тепле.

В доме у Микши, несмотря на то что перевалило за девятый час, все еще было утро. Хозяйка с худым, разру­мянившимся от жара лицом хлопотала возле печи, а хозяин, мрачный, опухший, весь заросший дремучей щетиной, сидел за столом и пил чай. Пил в одиночестве, под обстрелом угрюмых взглядов своих отпрысков, та­ких же крепколобых и грудастых, как их отец, сбивших­ся в тесную кучу на широкой родительской кровати справа от порога.

Власик поздоровался.

Ни слова, ни кивка в ответ. Как будто они и не кореши, не приятели давние.

Но он и не подумал обижаться на Микшу — всегда так, когда переберет накануне,— а потому спокойно занялся своим делом: снял с себя широкий пояс связи­ста-линейщика с металлической цепью, снял мокрую, стоявшую колом парусиновую куртку — и к печке, на скамейку,— тепло так и обняло его худую, продрогшую спину.

Хозяин — в полном молчании домашних — выпил еще два стакана чая, черного, как болотная вода, и толь­ко после этого повел своим страховидным горбылем – нос у него раздавлен с детства:

— Чего куришь?

Власик с готовностью достал из парусиновых штанов помятую пачку «Севера», перекочевал к столу — ка­рантин кончился.

Закурили.

— Новости? — опять коротко пропитым голосом гаркнул Микша.

— Да что новости, Никифор Иванович. Известны мои новости. Ребятишки сейчас в школу ходят, все изо­ляторы посбивали. Вот и загораю кажинный день на линии. Ну а ежели районные дела… (Власик жил в рай­центре.) Экспедиция тут из сузёма вернулась, крепко, говорят, пошуровали. Все ручьи, все речки на замок взяли.

— Ерунда,— поморщился Микша.

- Да нет, не ерунда, Никифор Иванович. Теперь лишний раз за рыбкой в сузём не сходишь.

- Ерунда, говорю,— повторил Микша.— Будут они наш сузём на замок запирать. Какая рыба в сузёмных речках? Мусор один. Они шуровали, да весь вопрос — чего. Не ту ли самую рыбку, которая под землей?..

У Власика отвалилась нижняя челюсть, два желтых, прокуренных клыка проглянули в беззубом рту.

– Балда! Насчет урана, говорю, але еще какой взрывной хреновины. А рыба эта для отвода глаз. По­нял?

— А ведь это подходяще, Никифор Иванович,— живо согласился Власик, и сухое, бескровное лицо его разом просияло.— Я тут с одним переезжал за реку, не больно-то он на воду глядел.

— С кем с одним?

— Да с одним, с экспедиции с этой. Здоровый боров, а сам хромает. С палкой.

Микша удивленно повел своей черной шерстистой бровью:

— Зачем бы это ему сюда? Чего он не видал в нашей дыре?

— А вот уж в части этого не докладывал.— Власик поглядел в окошко, поглядел на Оксю, гремевшую же­лезной кочергой у печки, хитровато прищурил глаз.— А что, Никифор Иванович, может, сообразим сегодня к вечеру? Поскоблим маленько донышко, пока рекостав не начался?

— Браконьерничать? — прямо поставил вопрос Микша.— Давно тебя защучили — хочешь снова на острогу?

- Да что, Никифор Иванович, захочешь рыбки – и на острогу полезешь…

- Нельзя,— отрубил Микша.— Рыбнадзор ноне днюет и ночует на реке.

— Ничего, ничего. Можно, ежели аккуратненько да с оглядом.— И тут Власик двинул в ход, так сказать, материальный стимул (любили они с Микшей всякие заковыристые словечки) — хлоп на стол бутылку.

Оксе этот номер, конечно, не понравился, да что обращать на нее внимание? Какая баба в ладоши бьет, когда мужик с бутылкой обнимается?

После опохмелки разговор пошел как по маслу, и они принялись разрабатывать план предстоящей вылазки: как лучше сделать, чтобы не напороться на рыбнадзор? в какое время выехать? куда? вниз спуститься, к перека­там, или, наоборот, податься вверх, к Красной щелье, где не так заметен луч?

Однако не успели они обговорить и половины –нешуточное дело затевают! — как под окошком вырос высокий человек в черном плаще.

– Он! — живо воскликнул Власик и даже при­встал.— Тот самый, с рыбной экспедиции.

Некоторое время незнакомец разглядывал Микшин дом, затем, припадая на больную ногу, вдруг двинулся в заулок.

Власик и Микша переглянулись: не наклепал ли кто на них? по какому еще делу может пожаловать рыбный человек?

Дело, слава богу, касалось не их. Но, как говорится, хрен редьки не слаще: незнакомец, подав Микше записку от директора совхоза, просил свозить его на Курзию.

— На Курзию? — страшно удивился Власик.— Сей­час? Да вы, дорогой товарищ, слыхали, нет, что такое эта самая Курзия? Сорок верст сузёмом да глубокой осенью… Зря, что ли, ее у нас зовут Грузией!.. Да там после лишенцев, этих самых кулаченых, никто и не бывал.