Забрав у меня телефон, чтобы использовать его в качестве подсветки, Сергей обследовал комнату, в которой мы оказались заперты. Она была абсолютно пуста. Голые стены без окошек или иллюминаторов, металлическая дверь, на которой не обнаружилось ни ручки, ни замочной скважины.

- Все бесполезно, да?

- Придется подождать.

- Чего?

- Пока за нами придут. Мы притаимся у двери. Я убью тех, кто попытается войти. Наш единственный шанс спастись - это добраться до борта и спрыгнуть в море.

- Спрыгнуть в море? Но там метров десять высоты! Я не смогу.

Шакал ухмыльнулся.

- Когда в тебя начнут стрелять - сможешь.

Мы сели на полу, прижавшись спинами к стене. Он с рентджонгом - около двери, я рядом с ним. Сергей сказал, что должен чувствовать, где я нахожусь, чтобы случайно не поранить меня в темноте.

Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к звукам, идущим извне, но все было тихо.

- Ты любила его?

Вопрос был задан так тихо, что я не поняла, то ли Шакал действительно произнес эти слова, то ли мне почудилось.

- Извини?

- Ты любила его?

- Кого?

- Марика.

- Что ты имеешь в виду?

- Думаю, ты уже догадалась. Или, по крайней мере, подозреваешь.

Я молчала, не зная, что сказать.

- Значит, догадалась, - вздохнул Сергей.

- О том, что ты не Марик?

- Я его брат.

- Я в курсе. И еще я знаю, что Марик очень любил тебя.

- Как ты узнала?

- Я все-таки пишу детективы.

- Это не ответ.

- Марик однажды напился и рассказал мне историю о своем похищении и гибели отца и брата, - соврала я. На всякий случай я решила не упоминать о Нине, чтобы не подставлять ее. - Тогда я подумала, что он все нафантазировал спьяну, но, встретив тебя на Бали и заподозрив, что ты не Марик, я вспомнила эту историю и сделала соответствующие выводы.

- Значит, тебе все известно?

- Не все. Только то, что рассказал твой брат. Ты хочешь об этом поговорить?

- Я никогда и ни с кем об этом не говорил. Если я не сделаю этого сейчас, возможно, у меня не будет другого шанса.

- Решил исповедоваться?

- Я должен был остановиться ради брата. Если бы я смог простить отца, Марк, возможно, остался бы жив.

- То, что произошло между вами много лет назад, не имеет никакого отношения к взрыву, устроенному палестинскими террористами.

- Если бы не я, жизнь брата могла сложиться совсем иначе. После нашей встречи мы оба стали другими людьми.

- В таком случае он мог погибнуть во время беспорядков в Грузии, или грузино-абхазского конфликта, или просто попасть в автокатастрофу. Так нельзя рассуждать.

- Тебе известно, как меня зовут?

- Максимилиан Коксос, гражданин Греции, - ответила я.

- Я имею в виду мое настоящее имя.

- Марик называл тебя Грей. Это все, что я знаю.

- Хочешь, я расскажу тебе всю правду?

- Зачем? Ты думаешь, нас убьют?

- Это не исповедь перед смертью, и мне не требуется отпущения грехов. Мне просто нужно с кем-то поговорить.

- Не всегда полезно знать правду. Может, лучше обойдемся без нее? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из нас пожалел об этом разговоре, если мы останемся в живых.

- Тогда считай, что то, что я расскажу - не более, чем вымысел.

- При одном условии. Ты будешь считать, что я вообще ничего не слышала. Договорились?

- Договорились.

Некоторое время Адасов молчал, словно собираясь с мыслями. Я не мешала ему.

- Я - киллер. Киллер высшей категории.

Снова молчание. Похоже, он ждал, как я отреагирую.

- Модная профессия, - заметила я.

- Почему ты скрываешь свои чувства? Ты боишься меня?

- А каких чувств ты от меня ждешь?

- Не знаю. Наверное, зря я затеял этот разговор.

- Я просто не знаю, что тебе сказать. Читать тебе мораль о том, что нехорошо убивать людей, было бы глупо, а говорить, что у тебя отличная работа - еще глупее. Скорее тут можно перефразировать Маяковского: "Если киллеры существуют, значит, это комуто нужно". Дантистов тоже никто не любит, но без них не обойтись. В нашей ситуации я даже рада, что ты киллер. Окажись ты ботаником, у нас уж точно не было бы шансов спастись от арабов.

- Тебе известно, что такое афганский синдром?

- Вероятно, то же, что и вьетнамский. Я прочитала о нем пару статей.

Адасов слегка отстранился и обхватил голову руками. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и ровно, напоминая механический голос робота:

- Самое страшное - это то, что ты привыкаешь к потерям. Как к своим, так и к чужим. Сначала ты плачешь, когда убивают друзей, а потом боль притупляется, и остается только злость. Злость и ненависть, переполняющая тебя, сводящая тебя с ума.

В какой-то момент ты чувствуешь, как исчезает граница между добром и злом. Больше она не существует. Добро и зло превращаются в абстрактные понятия, и ты не знаешь, как отличить одно от другого. Реальны только ты и враг. Все остальное - лишь уродливая декорация смерти.

Жизнь ценится дешевле пачки сигарет, а люди становятся объектами. Ты вообще не испытываешь никаких чувств, кроме ненависти, заполняющей тебя целиком. Ненависти и иногда страха. Со временем ненависть притупляется, но не исчезает, направляясь уже не на врага, а на окружающий мир. Эта ненависть живет в твоем подсознании, но ты перестаешь ее замечать. Исчезает даже страх. Ты больше ничего не боишься, даже смерти.

- Я понимаю тебя, - сказала я. - Трудно жить с ненавистью в душе.

- Пока ты ненавидишь врага, все в порядке. Хуже становится, когда ты понимаешь, что враги - совсем не те, в кого ты должен стрелять по долгу службы, а те, кто находится на твоей стороне баррикад. Наступает момент, когда до тебя доходит, что твое собственное командование ценит людские

жизни меньше, чем какие-то железки. У солдат воруют еду. Их выпихивают на убой, не обеспечив самым необходимым. Свои расстреливают своих, а потом ошибки командиров списываются самым наглым и беззастенчивым образом. Свои убийцы остаются безнаказанными или даже идут на повышение. Страдают лишь те, кто пытается рассказать правду и добиться справедливости. Они-то и рассматриваются как изменники родины. Во имя страны они получают пулю в спину во время очередного боя, и их называют и трусами, и предателями.