Действительно, бар этот пользовался необыкновенной популярностью. Несмотря на борьбу с космополитизмом, на вечерней улице Горького зажигались светящиеся буквы с иностранным названием питейного заведения. Это было весьма демократическое и очень недорогое место. Поэтому сюда ежедневно сбегалась молодежь.

Посидеть в «Коктейль-холле» с девушкой можно было всего за двадцать пять рублей, которые после хрущевской денежной реформы превратились в два пятьдесят, но в 60-м году за эту сумму продавалась только бутылка дрянного портвейна.

Итак, у вас есть четвертак, заветная бумажка, добываемая разгрузкой вагонов, или уборкой снега рядом со спортивным залом, или, к стыду своему сообщаю, продажей книг в букинистическом магазине. Неважно, что вы сделали, но деньги получены.

И вот, вы с девушкой отправляетесь в «мир чувственных удовольствий», как изволил выразиться в романе «Сестры» Алексей Николаевич Толстой.

Раздевшись, вы попадали в длинный зал на первом этаже, половину которого занимала стойка бара с вертящимися круглыми стульями. Зеркальная стена многократно отражала бутылки с разнообразными ликерами, коньяками, джином, настойками, шампанским минимум семи сортов, водкой. Все это было отечественного производства, кстати, как говорили любители, весьма качественного. За баром безраздельно властвовали две красавицы — Нина и Марина, женщины лет за тридцать, на которых просто ходили полюбоваться столичные бабники.

Что интересно, красавицы барменши знали по именам всех постоянных посетителей. Конечно, нетрудно было запомнить таких известных посетителей, как Павел Массальский, Борис Ливанов, Иван Переверзев, Константин Симонов, Всеволод Бобров, Николай Королев и Константин Бесков. Их знала вся страна. Тогда не было модно брать автографы, и люди просто меняли свой маршрут, чтобы пройтись рядом со знаменитостью и как следует ее рассмотреть. Но Нина и Марина знали по именам даже нас, совсем еще молодых людей, что, естественно, нам очень льстило.

Если вы не хотели сидеть за столиком или у бара на первом этаже, могли подняться по знаменитой винтовой лестнице на второй этаж. Мы, правда, не любили второй зал, потому что он был рядом с оркестром, расположившимся на балконе. Руководил музыкантами красавец скрипач с мопассановскими усами — Ян Френкель, впоследствии знаменитый композитор.

Итак, вы пришли с барышней в «Коктейль-холл», денег у вас — все те же двадцать пять рублей, то бишь два пятьдесят.

Человек, несведущий в местной разблюдовке, наверняка растеряется, но постоянный посетитель точно знал, как выйти из этого сложного положения. Я в таком случае заказывал два шампань-коблера, два вишневых пунша, две рюмочки очень вкусного малинового ликера, и стоило все это ровно двадцать три рубля.

Вполне естественно, что из двух оставшихся рублей один оставлялся на чай официантке, а второй опадал в карман дяде Коле, зорко контролирующему дверь.

Хорошим, а главное, вполне пристойным был бар с иностранным названием. Сюда не ходили артельщики и приблатненные по двум причинам: в «Коктейль-холле» не подавали шашлыков и не танцевали, а танцы были одним из главных развлечений тех лет.

Когда в три часа ночи в ресторанах оркестр исполнял заключительную песню «Дорогие мои москвичи», усталые официанты начинали собирать посуду и свет в зале постепенно угасал, определенная категория московских гуляк отправлялась досиживать в «Коктейль-холл», который был открыт до пяти утра.

Как ни странно, именитые посетители приходили сюда без дам. Это был их мужской клуб. Они снисходительно поглядывали на нас, молодых, понимая, что именно дешевые, легкие, практически безалкогольные коктейли позволяют нам пригласить сюда своих подруг.

Конечно, в девятнадцать лет тебе лестно, когда на улице Горького Павел Массальский здоровается с тобой за руку, а Константин Симонов кивает, как доброму знакомому. Мы восхищались этими людьми, их талантом, известностью и манерой поведения. Не просто восхищались, но и старались подражать им. Думаю, что для многих из нас это ресторанное знакомство пошло на пользу.

* * *

Прочитав письмо, я вдруг понял, что никогда уже не выпью необыкновенно вкусный и самый дорогой коктейль «флип ванильный», стоивший аж десять рублей с копейками, не увижу прелестных барменш, не встречусь запросто ни с Борисом Ливановым, ни с Павлом Массальским, не увижу художника с «Мосфильма» Колю Савицкого.

Почему закрыли это славное, дешевое заведение в центре Москвы, я не могу понять по сей день.

В 1985 году мы ночью гуляли с Яном Френкелем по улице графа Игнатьева в Софии — там до утра были открыты всевозможные забегаловки — и вспоминали наш любимый «Коктейль-холл».

— А знаешь, почему его закрыли? — спросил мня Френкель.

— Нет.

— На одной из московских партийных конференций вездесущий Никита Хрущев как всегда боролся с пережитками культа личности и заявил, что при Сталине народ спаивали, и приказал ресторанам работать только до одиннадцати часов, «притон разврата в самом центре на улице имени великого пролетарского писателя закрыть».

Основоположник волюнтаризма ничего не пускал на самотек, дотошно проверял исполнение своих распоряжений, что, кстати, является для руководителя очень хорошим качеством.

Ян Абрамович Френкель сказал мне, что историю борьбы партруководства с милым сердцу московских гуляк заведением поведал ему один из помощников генсека, он даже фамилию его назвал, но, к сожалению, я ее не запомнил. Это была вполне реальная для тех времен версия, но существовала и другая.

Девятнадцатого ноября 1953 года в газете «Комсомольская правда» появился знаменитый фельетон Б. Протопопова и И. Шатуновского «Плесень». Я не смог тогда познакомиться с ним, так как читал в то время только две газеты — «Красную звезду» и «Советский воин», орган политуправления Группы советских войск в Германии. Но люди, принадлежавшие к определенному столичному обществу, считали, что «Коктейльхолл» был закрыт именно из-за этого фельетона.

Цитирую начало статьи:

Это сегодня можно писать о чем угодно и никто не обратит внимания. А в те годы фельетон, подписанный Семеном Нариньяни или Ильей Шатуновским, двумя самыми громкими фамилиями отечественной журналистики, немедленно становился руководством к действию. Вполне возможно, что его прочитал и Никита Хрущев, тем более что в 1953 году заместителем главного редактора газеты был его зять Алексей Аджубей.

Первыми, как ни странно, на эту «криминальную драму» откликнулись певцы-инвалиды, побиравшиеся по электричкам. Именно там я услышал сразившую меня песню.

Я ехал в Серпухов, существовала договоренность о моем переводе в тамошнее авиационно-техническое училище. Двери вагона распахнулись, и появились два нищих музыканта. Грянул полуаккордеон, и два голоса весьма профессионально начали исполнять песню на злобу дня. Цитирую по памяти: