В душе — ураган, разрушительный, очищающий и почти заглушающий слова, что звучат следом:

— Я знала твою сестру. Это я заботилась о Бетси. Практически была ей матерью.

Эдам молчит двадцать минут. Курит одну сигарету за другой и стряхивает пепел на пол. Я буквально вижу, как из его души капля за каплей сочится весь накопленный гнев и отчаяние.

Я крепче обнимаю подушку, мою защитницу.

— Кроме тебя никто не знает, Эдам.

Он отрывает глаза от чашки-пепельницы, которую держит в коленях. Не представляя, что говорить, откашливается.

Теперь дело не только в Эдаме и его сестре. Дело в том, что я хочу быть самой собой. Не желаю больше лгать о своем прошлом, не желаю изворачиваться. Хочу слышать, как мое сердце бьется в моей собственной груди.

— Мне придется уехать из Роклиффа, — вырывается у меня, когда я осознаю возможные последствия. — Теперь ты знаешь, и я не могу остаться.

Что я наделала? Господи, что я наделала!

— Дальше ты заявишь, что тебе придется меня убить? — Эдам на удивление легкомыслен. — Не дури, Фрэнки. Никуда ты не поедешь. — Он встает, сбрасывая чашку с пеплом на пол, и открывает буфет, тоже забитый книгами. Между томами приютилась бутылка дорогого на вид шотландского виски и несколько стопок. — Для экстренных случаев. Как сегодня.

Я принимаю свою порцию с благодарностью: нервы разошлись, меня трясет.

— Итак… — Он садится совсем рядом. — Ты поймешь, если я скажу, что не нахожу слов?

Я молча киваю.

— А понимаешь, что я хочу узнать больше? Все хочу знать.

Еще один кивок. Виски обжигает горло, снимает спазм. Такое чувство, что сейчас вся моя жизнь извергнется из меня.

— Я хочу кое-что тебе показать, Эдам. — Лучшей иллюстрации моего прошлого не придумать. Он не понимает всей опасности моего положения. — Идем.

Эдам гасит сигарету, открывает оконце, чтобы проветрить комнату, и я веду его вниз по лестнице, по коридорам, через столовую и большой холл, вдоль других коридоров, вверх по другим лестницам и запутываю след, вернувшись назад по одному из проходов.

— Никогда не был в этой части здания, — говорит он.

— Здесь мало кто бывает. Я иногда прихожу сюда складывать чистое белье. Здесь тихо и просторно.

— И холодно, — добавляет Эдам.

Верно, холодно. Температура упала градусов на пять. Мы входим в крашенные коричневой краской двери и оказываемся в комнате с двумя высокими окнами. В углу свалены коробки и прочий хлам, а другая половина комнаты занята столом, который я притащила, чтобы складывать простыни.

— Да ты тут основательно устроилась. — Эдам обходит комнату.

— Остановись там. Чуть-чуть назад. Здесь стояла ее кровать. Головой к окну. Она любила, чтобы утром на лицо светило солнышко. Говорила, оно ее щекочет и будит.

Эдам поворачивается и, раскинув руки, обнимает стену, словно в надежде, что холодная штукатурка воссоединит его с погибшей сестрой.

— Здесь? Правда?

— Да, но это еще не все, далеко не все, — отзываюсь я, а у самой в душе идет отчаянная борьба. «Молчи! Уноси ноги, пока не поздно!» — кричит один внутренний голос. А другой требует: «Говори, пока не выдохнешься и не рухнешь на пол, пока не очистишься от всей мерзости, которую так долго носила в себе». — Посмотри сюда. — Я провожу пальцем по отполированному временем дверному косяку. — Если школу расширят, все здесь будет содрано и перекрашено.

— Что это? — Эдам приглядывается к царапинам на деревянной планке.

— Метки. Мои и Бетси. Когда она сюда попала, мне было почти двенадцать, а она была совсем маленькой, года три-четыре. Чтобы позабавить ее, я отметила наш рост этими зарубками. Вот это метки Бетси, а это — мои. С годами она меня догоняла, видишь?

Эдам неожиданно стискивает меня так, что дух вон; его объятия исполнены благодарности и печали.

— Фрэнки, спасибо тебе. Я еще никогда не был так близко к ней. — Он садится на корточки у отметок, гладит пальцами изрезанное дерево.

— Держать нож в спальне, конечно, не разрешалось. Я каждый раз таскала с кухни.

Он поднимает глаза:

— То, что ты говоришь, бесценно, ты понимаешь? Вот только что нам теперь делать?

— А ничего не делать. Все кончено, Эдам. История. Ушло и не вернешь. — Я думаю о многом другом, что также ушло из моей жизни. Стоит ли втягивать Эдама и во все это?

Эдам трясет головой, спрашивает со страхом:

— Но ты ведь все мне о ней расскажешь? Нельзя подразнить, а потом на попятный.

— Я тебя не дразню, Эдам. Я говорю правду, а это ох как нелегко. Я и без того сказала тебе слишком много, сама не знаю почему.

Нет, знаю. Потому что он мне нравится, очень нравится. Но об этом я молчу.

Эдам недоуменно сдвигает брови, но его внимание вновь переключается на Бетси.

— Я запишу все, что ты рассказала. — Он хлопает по карманам. — Нужно наметить вопросы, составить план интервью…

— Остановись, Эдам. Ничего этого не будет. — Опять забыв о своей новой стрижке, я поднимаю руки к затылку, чтобы затянуть резинку на «конском хвосте». — Я не зря сказала, что не могу остаться в Роклиффе. Кое-чего тебе знать обо мне не положено, да ты и не захочешь. Я помогу тебе, честно, помогу, но на своих условиях. И мне бы прочесть твою книгу.

Эдам энергично кивает:

— Само собой. — Он все взвешивает, примеривается к информации, которую может получить. Другого шанса не будет, это он понимает и не хочет промахнуться. — Пойдем, я прямо сейчас дам тебе свой компьютер.

Я у себя в комнате, одна, с ноутбуком на коленях. Эдам вручил мне его, будто своего первенца, объяснил, как найти нужный файл, умолял прочесть как можно скорее. Но всему свое время. Итак, школьная система, Интернет, а теперь «Afterlife». У меня вереница сообщений.

В первом спрашивается, когда я снова выйду в сеть. Спустя час новое сообщение: Джо-джо интересуется, куда я пропала. После этого она заходила в сеть через равные промежутки времени и разыскивала меня, свою давнюю подружку Аманду. А потом прислала шоколад со словами спасибо за то, что ты такая же как я.

Я немедленно строчу в ответ, что весь вечер буду в сети, тут же понимаю, что уже поздно и она уже спит… но ее иконка загорается, выскакивает рамочка для переписки.

— Мэнди ну наконец

— Привет, — печатаю я, бросив предыдущее сообщение. — Ты как?

— жива еще. а ты?

— жива-здорова

Если бы… Зато дети быстро оправляются.

— я тебя послушалась, сходила к доктору.

— молодец Джози.