— Недостойной моего внимания! — взвизгнула Елизавета. — Разве я не осыпала этого молодого человека своими милостями! Только в этом году я посвятила его в рыцари, а он считает, что имеет право обручаться с дочерью Уолсингема, утаив от меня факт помолвки!

Уолсингем смиренно явился ко двору, и когда ярость королевы несколько утихла, объяснил, что также считал свою семью незначительной и не заслуживающей интереса королевы.

— Незначительной! — воскликнула королева. — Вам следовало бы знать, что для меня не существует незначительных подданных. Все они для меня важны, и вы, мой Мавр, ничуть не меньше всех остальных. — Само прозвище прозвучало для бедняги упреком. Обожающая давать прозвища королева называла его так из-за темных бровей. — Вы отлично знаете, что ваша семья меня интересует, и тем не менее решили меня обмануть. Я вполне способна запретить этим молодым людям жениться.

Она демонстрировала свое неудовольствие еще в течение нескольких дней, прежде чем смягчиться и благословить Филиппа и Франческу, одновременно пообещав стать крестной их первого ребенка.

Приблизительно в это же время умер один из самых опасных врагов Роберта. Речь идет о Томасе Рэдклиффе, графе Сассексе. Он долго болел и, к радости Роберта, не мог являться ко двору Сассекс всегда заявлял, что всей душой предан королеве, и ничто, даже ее гнев, не помешает ему исполнить свой долг. Он так и не смог оправиться от переохлаждения, которому подвергся, помогая раскрыть Северный заговор и повергнуть врагов Елизаветы. Он отлично осознавал всю степень честолюбия Роберта, и его искренне беспокоило, куда оно может завести как его самого, так и Елизавету. Однажды они с Робертом чуть было не подрались в присутствии королевы. Дело дошло до того, что они вслух назвали друг друга предателями Ее Величества. Она же терпеть не могла, когда ссорились любимые ею люди, опасаясь, что они могут нанести друг другу увечья. Поэтому она вызвала стражников, велела развести спорщиков по их покоям и охранять их, пока они не остынут.

Тем не менее именно Сассекс помешал ей отправить Роберта в Тауэр, когда ей стало известно о том, что он женился на мне. В ярости она непременно бы так и поступила, если бы не Сассекс, который сразу понял, что это может ее дискредитировать. Роберт знал, что Сассекс был бы счастлив видеть его узником Тауэра, а значит, заявления герцога о том, что интересы королевы являются смыслом его жизни, были не лишены оснований.

Но вот он оказался на смертном ложе, и Елизавета отправилась к нему в Бермондси. Она сидела у его постели, была с ним нежна, оплакивала предстоящую разлуку, поскольку всегда глубоко переживала уход тех, к кому была привязана.

Он говорил ей, что не хочет оставлять ее, поскольку считает, что мог бы еще очень много для нее сделать. Она заверила его, что он может почить с миром. Никто не мог бы послужить ей лучше, чем это сделал он. Елизавета хотела, чтобы он знал, что даже когда она была резка с ним, любила его не меньше, поскольку всегда понимала, даже когда особенно сердилась на него, что все, что он делает, — это для ее пользы.

— Я боюсь покидать вас, мадам, — произнес он.

В ответ на эти слова она расхохоталась и заявила, что он чрезвычайно высокого мнения о своей персоне, впрочем, как и она о своей, что, по ее мнению, позволит ей и в будущем противостоять проискам врагов и недоброжелателей. Но она знала, что он предостерегает ее относительно Роберта. Он часто говорил ей, что в своем честолюбии Лестер не остановится ни перед чем.

У смертного ложа Сассекса присутствовало несколько человек, ставших свидетелями его последних слов, обращенных к тем, кого он оставлял.

— Я перехожу в мир иной, — говорил он, — оставляя вас на милость судьбы и королевы. Но остерегайтесь цыгана, в нем кроется опасность для всех вас. Никто не знает зверя лучше, чем я.

Разумеется, это было сказано о Роберте.

Елизавета оплакивала Сассекса, вновь и вновь повторяя, что она утратила верного подданного. Однако она не обратила ни малейшего внимания на предостережение относительно «цыгана».

Однажды в Лестер-хаус приехал сэр Генри Кок. Он выглядел крайне озабоченным. Я немедленно встревожилась, догадавшись, что не все в порядке с моей дочерью.

Я не ошиблась. Оказалось, что в Броксборне также отдыхал Томас Перро, сын сэра Джона Перро. Между ним и моей дочерью возникла романтическая привязанность. К сэру Генри пришел приходской священник Броксборна и рассказал ему необычную историю. Он сообщил, что к нему явились двое незнакомцев и потребовали у него ключи от церкви. Разумеется, он отказался вручить их им. Они ушли, но ему все равно было не по себе, и спустя некоторое время он отправился проверить, все ли в порядке. Он обнаружил, что двери церкви взломаны, а внутри совершается обряд бракосочетания. Один из двух мужчин, ранее приходивших к нему за ключами, исполнял роль священника. Приходской священник сообщил им, что они не вправе совершать это таинство в его церкви, поскольку это может сделать лишь он. Тогда второй мужчина, который, как он понял позднее, был Томасом Перро, обратился к нему с просьбой обвенчать его и его невесту. Приходской священник опять ответил отказом, и странная церемония продолжилась без его участия.

— Дело в том, — продолжал рассказывать сэр Генри, — что юная леди, выступавшая в роли невесты, является вашей дочерью, леди Дороти Девере. Теперь она стала женой Томаса Перро.

От изумления я потеряла дар речи, но на самом деле, поскольку я и сама вполне могла стать героиней подобного приключения, я вряд ли имела право досадовать на свою дочь. Видимо, она влюбилась в Перро и решила во что бы то ни стало выйти за него замуж. Поэтому я поблагодарила сэра Генри и сказала, что если Дороти вступила в законный брак, и, разумеется, следует непременно удостовериться в том, что это именно так, то мы уже ничего не сможем предпринять.

Когда о случившемся узнал Роберт, поначалу он был раздосадован. Дороти казалась ему удобным козырем в его игре. Кто знает, какие еще блистательные союзы могло ей предложить его воображение? Недоступность Якова Шотландского его ничуть не смутила. Но теперь Дороти самоустранилась, выйдя замуж за Перро.

Вскоре была подтверждена полная законность ее брака, и Дороти с супругом приехали в Лестер-хаус.

Она сияла от счастья, как и ее избранник, и, разумеется, Роберт был любезен с ними обоими. Он пообещал, что сделает все, от него зависящее, чтобы помочь им в придворной карьере, подтвердив тем самым репутацию человека, преданного семье.

* * *

Близился конец 1583 года. К счастью, тогда я ничего не знала о трагедии, которую сулил нам грядущий год. Мы с Робертом старались скрывать друг от друга тревогу о здоровье нашего маленького сына. Мы успокаивали себя тем, что очень многие люди в детстве болели, но затем переросли свои болезни. Наш малыш был очень сообразительным и ласковым мальчиком. Он ничуть не походил ни на меня, ни на отца. Он обожал Роберта, который приезжал домой и, не теряя времени, тут же направлялся в детскую. Я часто видела, как он катает мальчугана на плечах или подбрасывает его в воздух. Малыш восторженно визжал, притворяясь испуганным, но, как только отец ставил его на пол, немедленно требовал продолжения игры.