* * *

Монгол тоже поднялся на второй этаж и вошел в зал для торжеств. Огромный портрет Гитлера сразу же привлек его внимание. Медленными шагами рейдовик подошел к портрету, оценил композицию: художник изобразил главу немецкого государства в национальном баварском костюме на фоне Альпийских гор. На скале, сбоку от Гитлера, была хорошо прорисованная белая полоса – точно такая же кварцевая прожилка, как на месте предполагаемого боя с Отцом волков.

И тут его осенило.

«Адольф Гитлер, партийная кличка – Вольф (волк). Главная ставка Гитлера называется “Вольфсшанце” (Волчье логово), резервная ставка – “Вольфсшлюхт” (Волчье ущелье). Гитлер – отец немецкого народа. Его любимый сказочный герой – Вервольф (волк-оборотень). Так что, черт возьми, он и есть Отец волков? Эту гору за ним я ни с чем не спутаю. Я был на ней дважды: ребенком во сне и здесь, в Норвегии… Вот бы никогда не подумал, что меня с детства Гитлером стращали».

«Начитавшись» немецкой служебной документации, Якушев забрел в парадный зал. Перед ним, у портрета Гитлера, стоял задумавшийся рейдовик. Якушев посмотрел в глаза фюреру и все понял: Гитлер приказал Монголу убить его.

«Ничего у тебя не получится, сукин сын! Это ты вперед меня к своим звездам улетишь, а я жив останусь, и домой вернусь!» – лейтенант достал пистолет и выстрелил Монголу в затылок.

* * *

После взрыва антенны Лоскутов позвал Бокова в офицерскую комнату. Пока военврач рассказывал ему о бегстве Якушева с поля боя, Николай Егорович нашел в буфете пачку эрзац-кофе, запалил спиртовку, поставил кипятиться воду в небольшой кастрюльке.

– Честно говорю, товарищ командир, когда я разобрался в обстановке, у меня было желание пристрелить его.

– Так стрелял бы, пока никто не видит, – равнодушно сказал Лоскутов.

– Да, как-то… – замялся Боков, – и Глашка постоянно была рядом.

– Сколько раз я слышу: «Да я бы!», «Да мне бы!», а как доходит дело до крови, так руки никто не хочет марать. Не поднимается рука стрелять в живого человека – так не трепли языком, не ищи себе оправдания.

– Николай Егорович, вы меня неправильно поняли. Если трибунал примет решение расстрелять Якушева как труса и дезертира, то я готов привести приговор в исполнение.

– Док, о каком трибунале ты мне талдычишь? – Лоскутов снял кофе с огня, разлил по чашкам. – Есть решение партии и Ставки Верховного главнокомандования о расстреле трусов и паникеров в боевой обстановке. Есть военно-полевые суды, которые правомочны выносить приговоры изменникам Родины в особом порядке, без участия прокурора и защитников. Есть СМЕРШ, есть военные трибуналы, есть НКВД, но мы-то с тобой – никто! Мы два советских офицера, и нам, по уставу, не положено собирать судебный орган и на основании его решения казнить военнослужащего Красной армии.

Николай Егорович попробовал кофе, поморщился: заменитель, он и есть заменитель. Как ни обжаривай цикорий, в кофейные зерна он не превратится.

– Где сейчас Якушев? – спросил он.

– Болтается где-то по замку, помогает, кому делать нечего.

– Он в сознании? В смысле он понимает, где находится и что делает?

– Вроде бы да. Но я, Николай Егорович, не силен в психиатрии. Я не возьмусь поставить ему точный диагноз, что это: внезапно обострившаяся шизофрения, параноидальный психоз или раздвоение личности на почве сильного душевного потрясения. Тут я – пас!

Лоскутов налил себе еще кофе, закурил.

– Что же теперь будем делать, Николай Егорович? – продолжил Боков. – С собой Якушева повезем?

– А у тебя есть другие варианты? Ты для начала запомни, что все наши бойцы видели, как Якушев, здоровый и невредимый, пришел в замок. На разводе, который я провел после вашего возвращения, о его трусости речи не было, значит, в бою он действовал согласно складывающейся обстановке, храбро и самоотверженно. Это раз. А теперь два: кто может подтвердить, что он убежал с поля боя? Никто. Ни тебя, ни Коротковой в момент перестрелки у неизвестного здания не было.

– Товарищ командир, я могу партбилетом поклясться, что он убежал от своих бойцов и бежал бы дальше, если бы сознание от страха не потерял. Это из-за него, из-за Якушева, бой на острове начался раньше запланированного времени, и мы…

– Оставь свои клятвы до следственной комиссии.

– Оставить все как есть, и пусть предатель спокойно живет среди нас?

– Док, я уже объяснял тебе и еще раз повторюсь: если бы ты в горячке, на поле боя, пристрелил Якушева, то это было бы правильное решение, продиктованное военной необходимостью. А если мы сейчас ликвидируем его, то это будет самоуправство, то есть уголовно наказуемое преступление. Я лично за эту падаль в колымские лагеря отправляться не хочу.

– Да кто в Мурманске узнает про наш суд! Выведем его за ворота и шлепнем, а в рапортах напишем, что он хотел перебежать на сторону врага и был ликвидирован по законам военного времени.

– Боков, ты знаешь о «замкнутом пространстве»?

– Слышал, – недовольно пробурчал врач.

– Все, что происходит внутри замкнутого пространства, неизбежно становится известным снаружи. Поверь мне, бывшему партизанскому командиру: я прошел через эти замкнутые круги не единожды и знаю, что все твои действия по выходу на Большую землю станут известны командованию. Спрашивается: откуда, вроде бы все свои, стукачей нет? А вот оттуда – человек по выходу из замкнутого пространства зачастую становится совсем другим, не таким, каким ты его видел в бою или в рейде. Метаморфозы! Необъяснимое превращение боевого товарища в доносчика и сволочь. Я думаю, ты будешь немало удивлен, когда в Мурманске, через месяц или через два после возвращения, прочтешь доносы на меня, на себя и на Монгола, и еще больше удивишься, когда узнаешь, кто их написал.

– А в чем вас-то можно обвинить? Вы провели блестящую операцию, выполнили задание партии и правительства. Вы – герой!

– Это тебе так кажется. А кто-то, кто будет считать себя обделенным почестями и славой (а такие всегда найдутся), напишет, что в результате моего халатного отношения к планированию операции отряд понес неоправданно большие потери в личном составе; что я того же Якушева поставил во главе штурмовой группы, а место ему…

На втором этаже хлопнул одиночный выстрел. Его растиражированный пустыми стенами звук проник во все, даже самые отдаленные уголки замка.

– Немцы! – Лоскутов схватил автомат, взлетел по лестнице и в два прыжка очутился в зале для торжеств. За ним вбежали Боков, Лукин и еще кто-то из десантников.

– Мать твою, да это же Монгол! – воскликнул Лукин, показывая на распростертое тело у портрета Гитлера. – Кто это его?

Якушев, оказавшийся у всех за спинами, попятился к выходу, но наткнулся на Лоскутова. По лицу командира лейтенант понял, что живым отсюда он не выйдет.

– Ты зачем убил моего друга, подонок? – глухо спросил Николай Егорович.