И вот товарищ Квицинский в главной военной газете России доказывает, что надо было сохранять Берлинскую стену, следовательно, убивать всех, включая детей, кто пытается убежать из коммунистического рая, а свой народ мотать на танковые гусеницы. И он же бдительно блюдет: как бы в какой другой стране права человека не нарушались, как бы где какие свободы не ущемлялись.

1

Недавно я смотрел дебаты о пытках на одном из американских телеканалов.

Один политик говорит: мы — американцы! Мы этим заниматься права не имеем! У нас демократия. У нас пытки Конституцией запрещены.

А второй ему: да ты на результат посмотри! Одного террориста чуть помурыжили — он, гад, сознался-раскололся, мы столько народу спасли, предотвратив теракт! Ты смотри, польза-то какая!

Если в стране, которая считает себя цитаделью демократии, ведутся такие дебаты, если пытают (понятно, ради общей пользы), не обращая внимания на дебаты, то уж поверьте, что в Советском Союзе сомнений, как поступить с полковником Пеньковским, не возникло. Его пытали. Пытали долго, упорно, с наслаждением.

А чтобы иметь представление, как именно, рекомендую побывать в любой стране, которая когда-то была частью великого и нерушимого, счастливого и могущественного социалистического содружества. В любой стране вам покажут музей тайной полиции. Недавно я побывал в Будапеште. Там в здании тайной полиции камеры пыток были устроены в полуподвальном помещении большого серого дома в центре города на живописном бульваре. Вешали в камере, которая окном выходит на перекресток двух улиц. Через замазанное белой краской оконное стекло слышно, как за окном прохожие смеются, как автомобили бибикают, как трамваи гремят. Перед смертью все это можно было ощутить. А чтобы вашим визгом прохожих за окном не пугать, мячик в рот совали и рот завязывали тряпкой.

Но до повешения надо было еще дожить. Некоторые камеры там — метр двадцать высотой. А еще есть камеры, в которых вода холодная по колено, а то и по пояс. Камеры, где били резиновыми палками, обвешаны по стенам брезентовыми тюфяками, чтобы никакие крики не нарушали покой законопослушных граждан. Ну, а остальное как везде у нас. На электрической плитке пятки жгли, в задницы врагам электрический паяльник совали, применяли всякие разные столь же простые и столь же эффективные методы дознания.

Если так работали наши младшие братья по классу, то не сомневайтесь — у «Старшего брата» методы дознания были не менее действенные. Через все это полковник Пеньковский прошел.

А потом его стали усиленно готовить к судебному процессу. С Олегом Пеньковским работала знаменитая массажистка спортивного общества «Динамо» Катя с нежной кличкой Кирдык. Была она совсем неприметной, роста небольшого, крепенькая, выглядела молодо, работу свою любила.

Любой массажист на вашем теле мгновенно найдет какие-то бугорки, на которые следует нажимать пальцами, ребром ладони или локтем. Нажимать так, чтобы вы орали. У кого-то самые болевые точки на икрах, у кого-то на спине, у кого-то тазобедренный пояс слабоват. Профессионалы самое перспективное место в две минуты найдут. И будут нажимать.

У Кати Кирдык был свой профессиональный почерк. Она вызывала судороги — страшные, дикие, глубокие и длительные.

13 марта 1963 года Пеньковский Олег Владимирович предстал перед Военной коллегией Верховного суда. На скамью подсудимых его проводила массажистка Катя Кирдык. По плечу похлопала: не подведи, а то сам знаешь, что будет.

Все вопросы и ответы были заготовлены заранее. Отрепетированы. Но даже если Пеньковский и отклонялся от текста сценария, ничего страшного в том не было — люди-то в зале все свои, все проверенные и специально для такого случая подобранные.

В любой момент, когда Пеньковский чуть отступал от текста, судья объявлял перерыв, и Пеньковского выводили в комнату с мощной звукоизоляцией, где Катя Кирдык внушала ему, что отклонения от заготовленного текста недопустимы.

Суд продолжался три дня. Народ в зале гневно клеймил предателя. В те годы 15 лет были максимальным сроком. После того — вышак.

Прокурор требовал смертного приговора. Суд все же, принимая во внимание фронтовые заслуги, вынес приговор — 15 лет тюремного заключения.

Тут надо особо остановиться на системе подбора тех, кем наполняли зал суда.

Власть у нас, как известно, принадлежала народу. А Коммунистическая партия вела и направляла этот народ к новым победам и свершениям. Партия — наш рулевой.

И вот на самом низшем уровне управления народ выбирает самых авторитетных своих представителей. Партия предлагает кандидатов из самых что ни есть народных глубин: Иванова, Петрова, Сидорова. Все единогласно и дружно за них голосуют. Выбранные товарищи приступают к работе. Двое помалкивают, решения родной Партии одобряют и смело проводят в жизнь. А третий замечает, что вот тут у нас что-то не так. И вот тут. Надо бы исправить и улучшить. Партия соглашается: молодец! Зорко недостатки подмечаешь!

Только в следующий раз этот зоркий в список кандидатов не попадет. В списке будут молчаливые Иванов с Петровым и новенький Николаев. И народ за них единогласно проголосует. Потом лучший из них попадет в более высокий список и будет в нем числиться до тех пор, пока чего-нибудь такого-эдакого не подметит и не предложит улучшения. С ним, понятно, согласятся. Но в следующий раз он просто не окажется в списках кандидатов. Ни в каких. Никогда. А кто-то будет подниматься все выше и выше. До самого Верховного Совета! И голосовать, голосовать, голосовать. За дальнейший рассвет науки и культуры! За нерушимую дружбу народов. За повышение благосостояние трудящихся. За мир во всем мире! За новый поворот генеральной линии родной Коммунистической партии.

А на каждом заводе, в каждом цеху уже подрастал кадровый резерв желающих попасть хоть в какой-нибудь список, готовых ради этого орать на митингах и собраниях то, что в данный момент орать предписано: сегодня за Сталина против Троцкого, завтра за Хрущёва против Сталина, потом за Брежнева против Хрущёва. Далее — везде.

Вот этими ударниками коммунистического труда, трижды проверенными, четырежды просеянными сквозь мелкие сита кадровой политики партии, и заполняли залы судов.

Но и эти ребята возмутились, когда судья объявил 15 лет Пеньковскому: да как же так! Он нашу родимую власть предал!

Пеньковского вывели. И тогда появился секретарь суда и трудящихся успокоил:

— Магазин, буфет и стол заказов открыты до полуночи. Прошу не толкаться — всем хватит. А по поводу приговора, дорогие товарищи, прошу не возмущаться. Скоро повторим.

2

Пеньковского вывели из зала суда. И тут сообщили, что это пока не суд, а генеральная репетиция. На репетиции он исполнял свою роль недостаточно уверенно и убедительно.

Подготовка к новому суду продолжалась еще два долгих месяца. С ним отрабатывали каждое предложение, каждый возглас, каждый ответ на вопрос.