Спотыкаюсь и растягиваюсь на крыше во весь рост. Проклятое вечернее платье, будь я в штанах — не ссадила бы колени…

Поднимаюсь. Оглядываюсь. Позади и внизу, на перекрестке, мерцают фонари. Растекаются направо и налево. Берут меня в кольцо. У полиции есть новый опыт: им ведь удалось захватить диких на верхушках башен…

Снова бегу. Все дома на этой стороне улицы стоят вплотную друг к другу, так что я запросто перебираюсь с крыши на крышу. Пока передо мной не открывается улица — широченная щель, которую ни перепрыгнуть, ни перелететь. Оглядываюсь. Полицейские будут здесь через пять минут, и отсидеться на крыше на этот раз не удастся.

К торцевой стене приколочена пожарная лестница. Я спускаюсь за несколько секунд. Вагон на Завод будет отправлен утром, завтра — уже сегодня — через несколько часов. А меня, кажется, затравили. Как зверя.

Спрыгиваю на землю. Озираюсь. Вижу в нескольких шагах, прямо посреди дороги, канализационный люк.

Тяжеленная крышка. Нечем поддеть. Цепляюсь за край люка пальцами, ногтями, наконец сдвигаю на несколько миллиметров. Еще.

Вдоль улицы ложится свет фонарей. Полицейские гонят на веломобиле — прямо ко мне. Прямо по осевой. Рыча от напряжения, отодвигаю люк (вход в колодец становится похож на месяц накануне полнолуния) и ныряю вниз. Успеваю заметить фары полицейской машины — в нескольких шагах перед собой…

Через несколько секунд колесо попадает в открытый люк и машина — я слышу — терпит крушение.

Я пробираюсь вдоль бетонной шахты. Где-то льется вода. За спиной мечутся лучи фонариков — меня преследуют по пятам. А время уходит, секунда за секундой. Уходит драгоценное время!

Железные трубы. Гирлянды старых проводов, давно никому не нужных. Я пробираюсь, где на четвереньках, где в полный рост, обхожу завалы, перелезаю через оборванные провода. Мне не хватает очков ночного видения. Продвигаюсь почти вслепую, вытягиваю руку вперед, пытаясь нащупать проход…

Меня хватают за запястье.

Я не удерживаюсь и кричу. Эхо прыгает от стены к стене, полицейские слышат мой крик и поворачивают в мою сторону лучи фонариков…

— Тихо, — говорит у меня над ухом скрипучий голос. — За мной.

Я видела этого человека раньше. Это один из кротов, что предлагал мне помощь в клубе у Бана. Теперь он молча протягивает ночные очки.

Он двигается, как вода, непринужденно просачиваясь в любые щели. Я — за ним, чуть медленнее, но все-таки пробираясь в узкой щели между двумя бетонными блоками. Вспоминается та труба, в которой я застряла на Заводе. Алекс сказал бы клаустрофобия…

Воспоминание об Алексе подстегивает.

Полиция остается далеко позади. Крот доползает до пролома в бетонном покрытии и спрыгивает вниз. И я за ним.

Здесь можно выпрямиться в полный рост. Это огромный, давно заброшенный, темный и сырой коридор. Может быть, это один из пневмотоннелей, в котором гонялся еще Хозяин Завода?

— Что тебе нужно, Лана? — спрашивает крот. Здесь, в темноте, его глаза широко открыты. И на нем нет очков.

Я тяжело дышу. Из расцарапанной щеки капельками скатывается кровь. Вечернее платье разодрано в клочья.

— Что тебе нужно? — спрашивает он еще раз. — Помнишь, мы говорили тебе: все, что ни попросишь, сделаем для тебя?

— Пожалуйста, — говорю я умоляюще. — Дайте мне во что-нибудь переодеться.

Весь город под землей пронизан тоннелями. Вдоль тоннелей тянутся трубы, большей частью мертвые, пустые. Я сижу у одной из таких труб, в руках два старинных гаечных ключа. Я играю на трубе.

Труба дрожит, вибрирует. Вибрация передается моим рукам. Никогда в жизни, ни у кого на свете не было такого инструмента. Выбиваю ритм, он растекается по тоннелям от трубы к трубе. Проникает в отверстия, куда не пробраться человеку. В глубину и вширь. Где-то осыпаются с труб чешуйки ржавчины. Где-то сыпется песок, капает вода. Я играю.

В подземный зал, куда крот привел меня, стягиваются люди. Кого-то из них я видела раньше. Кого-то вижу впервые. Все они знают мое имя.

— Лана пришла к нам за помощью, — говорит Бан, хозяин «Бан-кротства». — Говори, Лана.

— Мне нужно отбить моих друзей, — говорю я. — Они в СИНТ.

— Где?

— В том месте, откуда отправляют топливо на Завод… Там полно полиции. Там все контролеры города. Я не знаю, что делать!

Они переглядываются. Они тоже не знают, что делать, но в этот момент у входа начинается сутолока. Расталкивая кротов, ко мне прорывается человек в разорванной на плече рубашке.

— Римус! — Я не верю своим глазам. — Ты уцелел! Они тебя не забрали!

Он обнимает меня. И мне, впервые за долгое время, делается спокойно.

До рассвета несколько часов. Синтетики спят без задних ног, утомленные фальшивым «Праздником Энергии».

Мы с Римусом пробираемся на Сломанную Башню. Тот самый небоскреб, который обрушился много лет назад, от которого остался пень. То самое место, где впервые почувствовала себя дикой. Где когда-то был клуб «Сорванная крыша», разоренный полицией.

Прожекторы разбиты все до единого, и ветер унес осколки. Ударная установка разобрана, стойка барменов опрокинута, вместо насестов болтаются оборванные цепи. Зато в центре площадки по-прежнему стоит огромный барабан. Верхняя дека занесена пылью и мелким летучим хламом.

— Помнишь, я говорил тебе, что раздал свои барабаны синтетикам? Барабаны, бубны, все, что звенело и гремело, все, что у меня было?

Я молчу.

— Пробуй. — Он протягивает барабанные палочки. — Если у тебя не выйдет, не выйдет ни у кого.

Я касаюсь верхней деки тяжелой барабанной палочкой. Барабан гудит.

— Римус, — спрашиваю я. — А… зачем? Чем они нам помогут?

— Бей, — говорит Римус.

Я задерживаю дыхание — и бью изо всей силы.

Взлетает пыль. Подпрыгивают песчинки. Подпрыгивают крошки и ссохшиеся комья картона. Взлетают, зависая над декой, капельки воды, хотят опуститься и не могут, подброшенные новой взрывной волной. Еще, еще, еще; я мерно колочу, понемногу заражаясь спокойной уверенностью барабана, который повидал всякое, и многое еще пе-ре-жи-вет…

Римус кладет мне руку на плечо. Я замираю, а барабан все еще гудит, и сквозь это гудение я слышу ответный барабанный бой.

Первый барабан отзывается совсем неподалеку — где-то на крышах пятиэтажек. Он звонкий, высокий и дерзкий, как голос храброго подростка. Ему отзывается другой, басовитый, и третий, глуховатый, и ритм — мой ритм летит от одного к другому, как отражение. Как отблеск огня. Как приказ.

По всему городу. На юге, на юго-востоке, на западе. На севере. Барабаны перекликаются, изменяя, развивая, перебрасывая друг другу один и тот же ритм — мой ритм.