С большим трудом, больше наощупь, мы обнаружили спуск в крипту и тихо спустились туда, приготовив трости к бою, но не исключая и того, что нам придется прибегнуть к клинкам, поскольку мы оба были при шпагах. Зрелище, представшее очам нашим, когда мы спустились в крипту, было ужасно. Крипта была совершенно пуста, не было ни распятия, ни дарохранительницы, ни фресок, ни какой-либо церковной утвари, ни лавок. Странным образом в углу стоял грубый деревянный стол, довольно большой, какие ставятся на кухнях для приготовления пищи. На нем лежал труп обнаженной женщины, возраст которой не поддавался точному определению. Судя по раздутости членов и по голубоватому оттенку кожи, а также по исходившему от нее сильному запаху гнили и тины, это была утопленница, уже порядком тронутая тлением.

В противоположном углу крипты зажался маленький, щуплый человек в сюртуке, закрывавший лицо руками, над которым возвышался обидчик его. Это был крупный мужчина в коротких кожаных штанах, в кожаной куртке без рукавов и полосатой рубашке, как одеваются портовые артельщики, с толстой палкой в руках, которой он лупил съежившегося беднягу. После каждого удара маленький человек взвизгивал, но ничего не отвечал.

«Что здесь происходит?» – в один голос спросили мы. Нападавший обернулся к нам и, наверное, хотел уже нагрубить, но, увидев двух крепких мужчин с тростями и при шпагах, передумал, переменил выражение лица и попросил разрешения объяснить, что происходит, на что мы ответили согласием. Говоря на римском диалекте, этот простолюдин сказал нам буквально следующее:

– Сейчас я все поясню вашим светлостям. Я служу при кладбище, и этот окаянный грешник попросил меня добыть ему труп молодой девушки. Он назвался художником и сказал, что это нужно ему для этюда к картине. Все мы христиане, Христос учил нас смирению и снисходительности к грехам ближних наших, и я рассудил, что с этой несчастной все равно ничего не случится, если господин художник посмотрит на нее несколько минут. Мы с ним условились о цене – 20 скудо. Но когда я вернулся в урочное время, то обнаружил эту несчастную совершенно раздетой, как вы видите ее сейчас. Мало того, этот господин отказался платить, говоря, что он заказывал молодую девушку 20 лет, а этой проститутке – он позволил себе назвать эту несчастную проституткой – не меньше 40. Согласитесь, как в этом положении мне не возмутиться. Бог с ним, если она не подходит ему для этюдов, но заплатить-то он должен.

Артельщик имел типическую внешность человека, промышлявшего людскими пороками, и роль бескорыстного вершителя добродетели ему плохо удавалась. Но рассказанная им история казалась довольно достоверной. Мы не знали, что делать. Нам обоим хотелось быстрее выбежать из церкви и забыть о случившемся. Мы подошли ближе к избитому, и что-то в этой сгорбленной фигуре показалось нам знакомым. Мы пригляделись, это был Николай Гоголь. Он перестал закрывать лицо руками, поднял глаза на нас и разрыдался. Объяснения были излишни. Мы спросили у артельщика, сколько Гоголь был ему должен. На этот раз, видя, что мы знакомы с его клиентом, тот обнаружил большую честность. Выяснилось, что 10 скудо Гоголь ему уже заплатил, и оставалось еще 10 скудо. Мы дали этому презренному причитавшиеся ему деньги и пригрозили сдать его в полицию, если он попадется нам еще раз.

После того как артельщик, получив свои деньги и всячески благодаря нас, называя и спасителями, и благодетелями, и отцами, пятясь, покинул крипту, мы наконец смогли заняться нашим другом. Гоголь пребывал в невменяемом состоянии, и единственное, что мог делать, это целовать руки нам в знак признательности. Слезы капали из очей его. Нам ничего не осталось, как поднять его под руки и вывести на свежий воздух. Затем, так же под руки, мы отвели его в ближайшую тратторию, которую рассчитывали найти открытой, на площади Сан Сильвестро. Усадили за стол, заставили выпить «граппы», после чего заказали пасты, поскольку знали, что в любом состоянии души и при любом заболевании Гоголь был большой охотник до итальянской пасты. Заказали бутыль орвьето и попросили объяснить, что произошло. Гоголь сперва в свойственной ему манере отпирался, что, дескать, ничего не произошло, сущее недоразумение, но мы ему напомнили, что только что спасли честь его… И он нам сознался, что с молодых лет страдает чудовищным болезненным влечением к покойникам. Благодаря вере в Бога и правильной жизни без какой бы то ни было близости с кем бы то ни было, ему, как правило, удается противостоять этому страшному недугу, но иногда дьявол овладевает им, и тогда он проявляет слабость. Это случается редко, раз в несколько месяцев. Тогда он договаривается с людьми, промышляющими этим ремеслом, и ему в надежное место доставляют тело молодой женщины, и он смотрит на нее.

Затем мы спросили, как могло произойти то, свидетелями чему мы стали в тот вечер, и он ответил, что его обычный посредник серьезно занемог, поэтому Гоголю пришлось самому обходить портовые кварталы, и там он встретил этого типа. Гоголь стал всячески извиняться перед нами за причиненное беспокойство и благодарить за спасение и неожиданно предложил компенсировать понесенные нами затраты. К великому изумлению нашему, он вынул кошелек и заплатил нам наши десять скудо. Когда же мы спросили его, почему он сам не расплатился с этим ужасным человеком, Гоголь прищурился и с хитрецой объяснил нам, что тот разбойник обманул его, они договаривались о молодой девушке, умершей того же дня или накануне, а доставил старую утопленницу, проведшую в воде не меньше недели.

На протяжении всего разговора Гоголь продолжал благополучно поедать свою пасту, попросил даже второе блюдо, обильно запивая вином. После его признания мы поняли, что больше нам разговаривать не о чем. Но Гоголь явно оставался не в себе и чуть ли не грезил наяву, что ему нужно вернуться, взять с собой трость и как следует отлупить этого негодяя, который вздумал надуть его. Было очевидно, что отпускать его одного в ту ночь было нельзя. Проводив Гоголя домой до его квартиры на страда Феличе, мы вернулись обратно в нашу тратторию, чтобы обсудить, как нам быть с Гоголем, и договорились о следующем.

На другой день, после полудня, мы пришли к Гоголю домой, где нас провели в гостиную. Гоголь появился, как обычно, в халате, хорошо выспавшийся и, судя по всему, в отличном расположении духа, не взирая на пару синяков. Он принял нас так, как будто накануне ничего особенного не произошло. Мы сказали, что нам нужно с ним переговорить. Гоголь сперва сделал вид, что он не понимает, о чем идет речь, и нам пришлось проявить твердость. Сообразив, что мы не уйдем, и зная не хуже нашего, что слуги и многочисленные компаньоны его подслушивали каждое слово, Гоголь согласился прогуляться с нами. Он неторопливо оделся, и мы вышли, чувствуя на себе удивленные взоры домочадцев его. Мы направились неподалеку, в сквер на Монте Пинчо. Дул сирокко, и обычных для этого часа гувернанток с детьми почти что не было. По предварительной договоренности между нами слово взял адвокат Аннони и сказал следующее:

– Господин Гоголь, до вчерашнего дня мы считали себя друзьями вашими и, полагаю, имели возможность поведением своим подтвердить это. Если вам угодно, мы и сейчас готовы считать себя вашими друзьями. Но для этого вы должны выполнить одно условие. Вы должны в церкви, призвав в свидетели Господа Бога, торжественно поклясться, что вы никогда больше не повторите тот страшный, богопротивный грех, свидетелями которого мы стали вчера. Если вы откажетесь принять эту клятву, мы будем вынуждены известить о случившемся вашего духовника, ибо иного выхода у нас нет, потому что, если произойдет скандал, он станет губительным для репутации вашей. Мы не желаем падения и унижения вашего. Так что решайтесь. Только от вас зависит выбрать судьбу вашу.