Как бы то ни было, далее все пошло по сценарию «триумвиров», с которым Наполеон согласился, а воплотил этот сценарий в жизнь «разбойник» Ожеро, которого «триумвиры» срочно назначили командующим войсками Парижского военного округа. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г. отряд Ожеро и приданные ему части парижского гарнизона общей численностью в 10 тыс. человек окружили Тюильрийский дворец, где заседали оба Совета. Ожеро объявил всех роялистов арестованными. Никто из них не оказал ни малейшего сопротивления. Дворцовая гвардия трусливо сложила оружие. Прозвучали только робкие выкрики кого-то из депутатов: «А где право закона?» В ответ на них «один из офицеров Ожеро, имя которого не сохранилось в истории, произнес поистине историческую фразу: «Закон? Это сабля!»[681]

Затем началась массовая чистка Законодательного корпуса. Пишегрю, уличенный в измене, и «около дюжины» (по подсчетам А. Собуля) наиболее близких к нему депутатов первыми были отправлены в самую зловещую из тюрем Парижа под названием «Тампль» (т. е. «Храм»). Баррас, торжествуя победу, приказал арестовать и своих бывших коллег - Бартелеми и Карно. Первый из них был схвачен, но второму (его кто-то известил о предстоящем аресте) удалось бежать. Фридрих Кирхейзен так описал его побег: «Карно заранее раздобыл ключ к маленькой потайной двери Люксембургского сада. Теперь он воспользовался случаем и выпрыгнул из окна своей квартиры в нижнем этаже прямо в сад. Оттуда через потайную дверь он благополучно выбрался на свободу, ибо там не было стражи. Пробыв некоторое время у своего друга, он скрылся в Женеву»[682]. Добавлю к этому, что в эмиграции Карно проведет больше двух лет. Когда же Наполеон придет к власти, он немедленно вернет Карно на родину и назначит его своим военным министром.

А пока в результате переворота 18 фрюктидора 209 депутатов-роялистов были приговорены к изгнанию и сосланы в отдаленнейшую французскую колонию Гвиана (на северо-востоке Южной Америки) с губительным климатом, из-за которого ее называли «сухой гильотиной»[683]. Туда же был доставлен и Пишегрю, однако он изловчится бежать оттуда в Англию, а в 1803 г. примет участие в заговоре против Наполеона, что приведет его, как мы еще увидим, к трагической гибели.

Сокрушив роялистскую оппозицию, Директория стала наводить в стране удобный для нее «порядок». Вместо Карно и Бартелеми были призваны более послушные и менее амбициозные министры - внутренних дел (Николя-Луи Франсуа) и юстиции (Филипп-Антуан Мерлен), а главное, Директория расширила собственные полномочия, узаконив для себя «право осуществлять чистку судов и администрации и по своему усмотрению объявлять в стране осадное положение»[684]. Были восстановлены только что (за полторы недели до 18 фрюктидора) отмененные репрессивные меры против эмигрантов и духовенства: «...эмигранты под страхом смертной казни должны были в двухнедельный срок покинуть Францию, а вернувшиеся из ссылки священники были вновь изгнаны»[685]. Глядя на все это, простой люд безмолвствовал, поскольку ненавидел роялистов еще больше, чем Директорию, и готов был даже приветствовать расправу с роялистами. «Мой генерал! - докладывал в те дни Ожеро Наполеону. - В Париже полное спокойствие, и политический кризис, который считался таким ужасным, перерос в настоящий праздник»[686].

Е. В. Тарле, не скрывая иронии, так подытожил все происшедшее 18 фрюктидора: «Директория победила, республика была спасена, и победоносный генерал Бонапарт из своего далекого итальянского лагеря горячо поздравлял Директорию (которую он уничтожил спустя два года) со спасением республики (которую он уничтожил спустя семь лет)»[687]. Да, скажу от себя без иронии: всему - свое время!

Из той победы, которую Директория одержала 18 фрюктидора, Наполеон извлек для себя двойную выгоду. С одной стороны, он заключил, что Директория в благодарность за все, что он для нее сделал бумагами д’Антрега и саблей Ожеро (хотя, в принципе, она никогда никому и ни за что не была благодарной), больше не будет мешать ему в мирных переговорах с Австрией. С другой же стороны, Наполеон рассчитывал, что теперь и Австрия не станет затягивать переговоры. До сих пор австрийские верхи тянули время, надеясь, что падет Директория, к власти во Франции вернутся Бурбоны и добровольно откажутся от завоеваний правительства «цареубийц». Переворот 18 фрюктидора развеял эти надежды. К тому же Наполеон искусно подтолкнул Габсбургов к сговорчивости, потребовав от короля Сардинии, чтобы тот предоставил ему в счет контрибуции 10 тыс. солдат, ссылаясь при этом на «вероятность возобновления военных действий против Австрии»[688].

Как Наполеон рассчитывал, так все и вышло. 20 сентября император Франц прислал ему личное письмо с предложением незамедлительно возобновить переговоры - от перемирия к миру. Наполеон ответил согласием, не обращаясь за санкцией к Директории. И переговоры начались в итальянском городе Удине 27 сентября 1797 г. Австрию представлял, пожалуй, лучший в то время дипломат империи, с 1784 г. посол в России и будущий министр иностранных дел, граф Людвиг Кобенцль (1753-1809). Массивный и неуклюжий внешне (Наполеон назвал его «белым медведем»), Кобенцль как дипломат был напорист, хотя и спесив. С первых же заседаний Наполеон решил поставить его на место. Хотя Кобенцлю от Вены до Удине путь был далек, а Наполеону от Милана - рукой подать, именно Наполеон опоздал на сутки к началу переговоров, заставив доверенное лицо императора Австрии томиться в ожидании. Мало того, на первое заседание Наполеон «пришел, сопровождаемый огромной свитой генералов и офицеров, гремевших саблями, давая понять своему собеседнику, что в переговорах двух равноправных сторон все- таки есть победители и побежденные»[689].

За столом переговоров дипломат Кобенцль попытался было переиграть Наполеона, торгуясь с ним по каждому пункту каждой статьи, хитрил, льстил, прельщал, но тут коса нашла на камень; Кобенцль даже плакался императору Францу на то, что ему еще не приходилось встречать «такого сутягу и такого бессовестного человека, как генерал Бонапарт»[690]. Когда же граф заупрямился, не желая подписывать очередную статью о территориальных потерях Австрии, Наполеон устроил ему знаменитую скандальную сцену, запечатленную во многих источниках[691]. Он стал буквально орать на Кобенцля: «Ваша империя - это старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали! Вы забываете, что Франция победила, а вы побеждены! Торгуетесь здесь со мной и забываете, что окружены моими гренадерами!» С этими словами Наполеон швырнул на пол привезенный Кобенцлем великолепный фарфоровый сервиз - подарок графу от российской императрицы Екатерины Великой. Сервиз разбился вдребезги. «Вот что я сделаю с вашей империей!» - яростно пригрозил Наполеон, отшвыривая от себя осколки сервиза, и вышел вон. Потрясенный Кобенцль тут же подписал все пункты спорной статьи, а в донесении императору Францу вновь пожаловался на поведение «корсиканского чудовища»: «Он вел себя как сумасшедший!»