Наконец наступила ночь, когда караван свернул на хорошо утоптанную дорогу. Далеко впереди сверкал огонь; когда они поравнялись с ним, то увидели спящих вокруг костра людей и верблюдов. На рассвете они остановились возле деревни и поели. Когда наступило утро, Белькассим пешком отправился в селение, и вернулся какое-то время спустя с мешком одежды. Кит спала, но он разбудил ее и разложил вещи на одеяле в сомнительной тени колючих деревьев, знаком показав, чтоб она разделась и примерила их. Она была рада расстаться со своей одеждой, которая сносилась к этому моменту до состояния неузнаваемого тряпья, но настоящий восторг охватил ее, когда она влезла в широкие мягкие шаровары и облачилась в просторные сорочки и ниспадающее свободными складками одеяние. Белькассим внимательно ее осмотрел, когда она закончила и прошлась перед ним, охорашиваясь. Он поманил ее к себе, поднял длинный белый тюрбан и обмотал его вокруг ее головы, полностью спрятав ее волосы. После чего отступил на шаг и осмотрел еще раз. Нахмурился, вновь подозвал к себе и достал шерстяной кушак, которым туго опоясал верхнюю часть ее туловища, вдавливая в голую кожу прямо под мышками и крепко завязав на спине. Она ощутила некоторую стесненность дыхания и захотела, чтобы он его снял, но он отрицательно замотал головой. Внезапно она поняла, что это мужской костюм и что она была наряжена в него для того, чтобы выглядеть как мужчина. Она рассмеялась; Белькассим присоединился к ее веселью и несколько раз заставил ее пройтись перед ним туда-сюда; каждый раз, когда она проходила мимо него, он удовлетворенно шлепал ее по ягодицам. Ее вещи они бросили там же в кустах, и когда через час или около того Белькассим обнаружил, что один из погонщиков их подобрал — наверное, хотел продать, когда они в скором времени будут проходить через деревню, — он рассвирепел и вырвал их у него из рук, приказав вырыть неглубокую яму и сию же секунду их закопать под его бдительным оком.

Подойдя к верблюдам и в первый раз открыв свою сумку, она посмотрелась в зеркальце пудреницы и нашла, что с густым загаром, приобретенным за последние недели, выглядит на удивление похожей на арабского мальчика. Идея ее позабавила. Пока она все еще старалась разглядеть результат переодевания в маленьком зеркальце, сзади подкрался Белькассим и, схватив ее, собственноручно перенес на одеяло, где долго осыпал поцелуями и ласками, называя «Али», посреди взрывов счастливого смеха.

Деревня была скоплением круглых глиняных хижин с соломенными крышами, и выглядела странно пустынной. Трое оставили верблюдов и погонщиков у въездных ворот и пешком отправились на маленький базар, где старший мужчина купил несколько пакетиков специй. Жара была неимоверной; царапающая кожу грубая шерсть и кушак, стягивающий ей грудь, довели ее до состояния, близкого к обмороку. Люди, сидевшие на базаре на корточках, все были черными как смоль, и у большинства из них были старческие, безжизненные лица. Когда какой-то мужчина обратился к Кит, протянув ей пару поношенных сандалий (она была босиком), Белькассим кинулся вперед и ответил вместо нее, показывая сопроводительными жестами, что молодой человек с ним — не в своем уме и его нельзя беспокоить или донимать разговорами. Это объяснение давалось несколько раз на протяжении их прохода через деревню; все принимали его без рассуждений. В какой-то момент пожилая женщина, чье лицо и руки были изъедены проказой, потянулась и схватила Кит за одежду, прося подаяния. Кит взглянула вниз, завопила и вцепилась в Белькассима, ища защиты. Он жестоко оттолкнул ее, да так, что она налетела на нищенку; одновременно он вылил на нее целый поток оскорбительной брани, яростно плюнув на землю по его окончании. Зрители были довольны; но старший мужчина покачал головой, и позднее, когда они возвратились на окраину селения к своим верблюдам, принялся поносить Белькассима, бесновато тыча в каждую деталь маскарада Кит. Однако Белькассим по-прежнему только улыбался и ответил что-то односложное. Но на этот раз гнев второго был неукротим, и у нее создалось впечатление, что он делал последнее предупреждение, которое, как он знал, было напрасным, что впредь он будет считать проблему не входящей в сферу его интересов. И действительно, ни в этот день, ни на следующий он к ней больше не прикасался.

С наступлением сумерек они выступили. На протяжении ночи они неоднократно встречались с процессией мужчин и волов и прошли через деревеньки поменьше, где на улицах горели костры. На следующий день, пока они отдыхали и спали, на дороге не прекращался поток людей и животных. В тот вечер они снялись с лагеря еще до заката. К тому времени, когда луна была уже достаточно высоко, они прибыли на вершину небольшой возвышенности, откуда им открылись — разбросанные неподалеку внизу — костры и огни большого плоского города. Она прислушалась к разговору мужчин, надеясь узнать его название, но безуспешно.

Примерно через час они въехали в ворота. Город спал, погруженный в молчание, и залитые луной широкие улицы были безлюдными. Она поняла, что костры, которые она видела издалека, горели за городом, вдоль его стен, где разбили лагерь путешественники. А здесь, внутри, все было тихо, жители спали за высокими, похожими на крепостные стены фасадами огромных домов. Но когда они свернули в узкий проулок и спешились под дружное ворчание мехар, неподалеку она услышала барабаны.

Открылась дверь. Белькассим исчез в темноте, и вскоре дом ожил. Прибыли слуги; каждый нес карбидную лампу, которую поставил посреди мешков, снятых с верблюдов. Через минуту весь проулок приобрел знакомый вид разбитого в пустыне лагеря. Она прислонилась к стене дома возле дверей и наблюдала за кипучей активностью. Вдруг, среди тюков и ковров, она увидела свой саквояж, подошла и взяла его. Один из людей бросил на нее подозрительный взгляд и что-то сказал. Она вернулась к своему наблюдательному пункту с сумкой.

Белькассим долго не возвращался. Выйдя, он сразу же повернулся к ней, взял ее за руку и повел в дом.

Позднее, оставшись в темноте одна, она вспомнила хаос проходов, лестниц и поворотов, черных провалов рядом с собой, внезапно выхваченных из мрака лампой, которую нес Белькассим, широких крыш, где в лунном свете бродили козы, крохотных двориков и тех мест, где ей, чтобы пройти, приходилось нагибаться, — и все равно она ощущала, как тюрбан у нее на голове задевает бахрома свисающей с бревенчатых перекладин ткани. Они поднялись наверх и спустились вниз, повернули налево, потом направо, и прошли, подумалось ей, через нескончаемое число домов. Один раз она увидела двух женщин в белом, сидящих на корточках в углу комнаты возле маленького костра, а стоявший рядом абсолютно голый ребенок раздувал его с помощью кузнечных мехов. И все то время, пока Белькассим — впопыхах и с несомненно дурным предчувствием, показалось ей, — вел ее через лабиринт, все глубже и глубже в необъятное жилище, не ослабевала хватка, с какой он сжимал ее руку. Она несла свою сумку; та билась ей о ноги и стены. Наконец они пересекли небольшой участок открытой крыши, преодолели несколько грязных неровных ступенек и, после того как он вставил ключ и потянул на себя дверь, пригнулись и вошли в маленькую комнату. И тут он поставил лампу на пол, ни слова не говоря повернулся и ушел снова, заперев за собой дверь. Она услышала шесть удаляющихся шагов, чиркнувшую спичку — и все. Она долго стояла сгорбившись (потолок был слишком низким для нее, чтобы стоять прямо), прислушиваясь к роящейся вокруг тишине, охваченная непонятной тревогой, напуганная чем-то, причину чего она не могла уловить. Это походило скорее на то, как если бы она прислушивалась к себе же самой, ожидая, что вот-вот что-то произойдет в месте, о котором она почему-либо забыла, и в то же время смутно чувствовала, что оно по-прежнему здесь. Но ничего не произошло; она даже не услышала, как стучит ее собственное сердце. В ее ушах стоял лишь знакомый, едва различимый свистящий призвук. Когда от неудобного положения у нее устала шея, она забралась с ногами на матрас и выдрала из одеяла маленькие пучки шерсти. Глиняные стены, выровненные ладонью каменщика, обладали плавностью, захватившей ее внимание. Она сидела, неотрывно глядя на них до тех пор, пока огонь в лампе не ослаб и не начал мигать. Когда крохотный язычок испустил дух, она натянула одеяло и легла, чувствуя, что что-то не так. В темноте вскоре повсюду раскукарекались петухи, и этот звук вызвал у нее дрожь.