Майор ворочает компостную кучу вилами, втыкает их в груду гниющей травы. Подъезжает полицейская машина, оттуда выходит коппер и зовёт его. Интересно, на фига. Коппер идёт к багажнику и достаёт три мусорных пакета. Майор идёт через ворота к машине и, кивнув, утаскивает мешки на участок. Машина уезжает, а Майор возвращается к работе, сгружает навоз в компостную кучу, прессованное дерьмо коней из конной полиции, залог успешной борьбы за урожай. Он всегда был местным придурком, патрулировал улицы и арестовывал людей за плевки мимо урны, если вспомнить, наверно, корни этого уходят в то время, когда мы были детьми. Часто плевались и слишком много дрочили. Помню, Майор стоит посреди двора, как опущенный, его обозвали идиотом, который крутится вокруг школьников. Никогда не думал о нём в этом ключе. Просто он был слегка тормознутый, и из-за того, что он бродил по округе дни напролёт, его все знали в лицо. Сейчас его редко кто видит, разве что кроме тех, кто у себя на участке. Я иногда пытаюсь с ним заговорить, но он не отвечает.

Участки стоят на самой окраине, в баре ниже по дороге на ужин каждую пятницу собираются алкаши, там же стриптиз, простой бар для синяков с простыми девушками, не какое-нибудь живое секс-шоу Прекрасной Белинды. Одна-две бензозаправки, заколоченные досками, пуленепробиваемое стекло заменили фанерой. Сорняки уже начали разрастаться во дворе, охренеть, как миллиарды семян и насекомых прячутся в щелях, ждут своего времени, готовы захватить территорию. В прошлом году было нашествие слизней, они истребили большую часть овощей, но это всё фигня, участок — просто повод выбраться на свежий воздух, хотя и в денежном плане они помогают. Я привёз отцу специальные семена, он просил забрать их в Вулис, ранние бобы и редиска, и каждый пенни посчитан, совсем как шпинат, он дорогой в супермаркетах и растёт почти весь год, если его растить вместе со свёклой.

Когда овощи прорастают, из ниоткуда налетают насекомые и начинают их обгрызать, слизни собираются под каждой доской и кирпичом. Отец нашёл старую трубу и врыл её в землю, заделал полифиллой, сделал из мусора пруд, огородная дань культуре «сделай сам», сформировавшейся во время войны и окрепшей в тяжёлые времена, наступившие после. Она проникла везде. Эти люди находили применение пластику, бумаге, стеклу, металлу, дереву, задолго до того, как администрация решила установить утилизационные баки на автостоянке в Хоумбейз. В прошлом году вывелось много лягушек, но даже они не смогли сожрать всех слизняков, и он уже накидал в пруд икры, надеется на большой приплод лягушек и тритонов.

— Ну что, ещё силёнки остались? — спрашивает отец. — Там ещё пятачок надо вспахать. Если не лень.

Я торчу там до шести, потом по дороге домой останавливаюсь у дома Криса, снимаю ботинки перед дверью, но всё равно оставляю грязные следы на ковре. Он сидит на диване, отмечает номера в лотерее, дети ссорятся за столом, вгрызаются в сырную пиццу и картошку фри, Крису пока не до еды, он знает, что его время придёт, волшебный момент, шары лягут как надо, и он сможет уволиться. Говорю ему, играй в лото со своей мамой, так шансы выше.

— Иди ты на хуй, — говорит он с тяжёлым вздохом. Кэрол приносит тарелки с порезанной пиццей и свежеразогретыми бобами. Я ставлю их на колени, прошу Даррена притащить соль. Он тихий ребёнок, кетчуп на его английской рубашке залепил трёх львов, похоже, как будто они грызут немецкий флаг. Кэрол садится и берёт пульт с коленей Криса. Убирает громкость, красивые люди хихикают, выстраиваясь на свидание вслепую.

— Жрать охота, — говорит Крис. — Там ещё пицца осталась?

— Джо её доел. У тебя наверно проблемы с щитовидкой. Как у мамы, когда она совсем потеряла вес.

Она поворачивается ко мне и пожимает плечами.

— Он постоянно ест. Не знаю, что с ним такое.

Когда мы были мелкими, мы считали, что у него солитёр, потому что у нас было мало китайских забегаловок, и все говорили, если ты заказываешь жареные рёбрышки, то в тебе поселится червь и сожрёт твои потроха, и твой живот вспухнет и лопнет; правда, мы никогда не покупали жареные рёбрышки, они были слишком дорогие, настоящий бриллиант в меню Мао. Сейчас Дэйв обычно прикалывается, что Крис тайком ездил в Лондон, снял мальчика и подхватил от него СПИД. Я говорю Кэрол, что это генетическое, часть ДНК, прирождённое свойство Криса.

— Похоже на то. Просто хочется, чтобы у него наросло побольше мяса на костях.

— Зато ни унции жира, — смеётся Крис, встаёт, смотрит в телек. — Милая, смотри, сейчас эта девчонка так перепугается, когда на неё наедет камера.

Ведущий программы одет до боли ярко и вульгарно.

— Ни хуя себе гомосек, — говорит Крис. Кэрол шлёпает его по ногам.

— Тише ты, тут дети.

Даррен, хихикая, поворачивается к нам, и я углубляюсь в борьбу с пиццей и бобами, мы с Крисом уговариваем по банке, и дети отправляются в постель, а Кэрол — в ванную. Он сидит в тапочках с Багзом Банни, их подарили ему на день рождения, спрашиваю его, мол, и кто тут гомосек, вспоминаю Сару рано утром в её Микки Маусах, и солнце светит в кухонное окно. Он улыбается и кивает, и мне пора бы домой, надо разобрать те пластинки, работа надолго, но надо её сделать, если я собираюсь их продать. В полдевятого ухожу от Криса, иду домой и достаю холодную банку лагера, выбираю из пачки альбомов «Blue Lines» Massive Attack, ставлю на проигрыватель.

Силсу и пашу, конечно, придётся долго разгребать эту кучу, но всё равно это выгодная покупка. Старые конверты надо заменить, найти пластиковые обложки, но гораздо важнее собственно винил, и я проверяю его на царапины, чищу своим волшебным раствором. Пластинки, которые мне нравятся и которых у меня нет, оставляю себе, и если состояние обложки лучше, чем у моей, меняю, но, по большей части, у меня всё есть. Картинкам повезло по-разному. Некоторые почти новые, некоторые истрёпаны. Скоро в Виктории большая ярмарка, отвезу эту пачку туда, вместе с тем, что я уже приготовил. Но сначала выставлю в интернете. В прошлом году в Виктории я сделал три сотни фунтов, но, похоже, в этот раз выйдет больше. Сейчас хватает подростков, которые ищут оригинальную музыку, не говоря уже о людях в возрасте. Винил — более специфическая штука, чем компакты, так что за пластинками приходят серьёзные люди. На дисках звук надо сначала декодировать, а потом перевести, а в пластинках звук идёт прямо через иглу и в колонки. Он теплее, и ди-джеи всегда выбирают его, всегда и везде.

Техника не может выдать больше, и конечно компакты идеально подходят для классической музыки, фишка в шероховатостях и ощущениях, которых никогда не добьёшься от компьютера. Никто не превзойдёт сессии на Сан Студиос с Элвисом, Карлом Перкинсом, Джерри Ли Льюисом и остальными. Оборудование было примитивным, но при этом чувства не потерялись в технике. Можно потратить целое состояние и близко не подойти к тому, что делали легендарные ямайские продюсеры. Считается только чувство, и к новой музыке это вполне относится. Ди-джейство — это искусство, я, конечно, простой крутильщик, но я стою и смотрю, как Чарли микширует звуки, и это само по себе потрясающее умение. Стоит застрять во времени, упустить инновации — скрэтч, сэмплинг и микширование — и ты обречён.