В общем, Безсобаки привел меня к себе домой после бара. Честно говоря, я не думала, что у него есть дом. Он был похож на человека, которому не сидится на месте, но я встретила его в удачный момент. Правда, у него был не совсем обычный дом. Он жил в магазинчике за станцией «Ротерхит». Это был не магазин, переделанный в жилое помещением просто магазин, только там ничего не продавалось. Раньше это был обычный магазинчик, в котором торговали всякой всячиной, там были полки, прилавки и огромная витрина, которую он занавешивал простыней. У Безсобаки даже была спальня, которая раньше, наверное, служила кладовой. На самом деле в магазинах вполне удобно, если только смириться с мелочами. Можно складывать вещи на полки, ставить телевизор на прилавок, где раньше стояла касса, достаточно бросить матрац на пол — и у тебя есть кровать. В магазинах есть туалеты, и вода, хотя ни душа, ни ванной там нет.

Оказавшись там, мы тут же занялись сексом — просто чтобы больше не думать об этом. Раньше я занималась сексом только с Чезом, и ничего хорошего из этого не вышло, но с Безсобаки все было хорошо. Оказалось, от многих вещей есть толк — с Чезом я этого не знала, потому что у него все не очень-то получалось, да и у меня не очень-то получалось, так что в итоге получалось непонятно что. Но на этот раз и у Безсобаки все получилось, и у меня тоже, и стало намного понятнее, почему людям хочется заниматься этим снова и снова. Все говорят про важность первого раза, но ведь самый важный — именно второй раз. Или, по крайней мере, второй человек.

Вы посмотрите, как глупо я себя вела в первый раз: я буянила, плакала, сходила сума. И если бы я и во второй раз так себя повела, ничем хорошим это бы не закончилось. Но мне было все равно, увижу я Безсобаки еще раз или нет. А ведь это уже прогресс, правда? Ведь примерно так нужно себя вести, если собираешься преуспеть в жизни.

После этого мы включили маленький черно-белый телевизор и просто лежали, смотря все подряд. А потом мы разговорились, и в итоге я выложила ему все: и про Джен, и про Топперс-хаус, и про остальных. На его лице не было ни удивления, ни сочувствия — вообще ничего такого. Он просто кивнул, а потом сказал: а я часто пытаюсь повеситься. Ну, я ему такая: наверное, у тебя это не особенно получается. Он мне ответил: да не в этом смысл. Я призналась ему, что не понимаю. И тогда он объяснил мне, что он таким образом предлагает богу жизни и богу смерти сделать свой выбор. Это языческие боги, которые не имеют отношения к церкви. В общем, если ты нужен богу жизни, то ты остаешься жить, а если богу смерти — умираешь. Поэтому он заявил, что в Новый год меня выбрал бог жизни. Я тогда сказала, что если бы кое-кто не уселся на меня, то меня бы уже не было. А он объяснил мне, что с помощью этих людей со мной говорил бог жизни. Это было вполне похоже на правду. Иначе зачем им со мной возиться, если только они не являются орудием какой-то невидимой силы. А потом он сказал, что всякие безмозглые люди вроде Джорджа Буша, Тони Блэра и еще судей с конкурсов красоты, никогда не отдавали себя на милость богов жизни и смерти, так что у них не было возможности доказать свое право жить, и поэтому мы не обязаны подчиняться их законам или даже признавать их решения. Мы не обязаны бомбить страны, когда те люди принимают такое решение, а если какая-нибудь очередная уродина станет победительницей конкурса красоты, мы не обязаны считать ее красивой. Мы просто можем сказать: она не стала победительницей. И все его слова были такими правильными и точными, что мне даже стало жаль последних недель, потому что пусть Джей-Джей, Мартин и Морин более или менее хорошо ко мне относились, их все же особенно умными не назовешь, ведь правда? И у них не было ответов на все вопросы, а у Безсобаки они были. Но, с другой стороны, если бы не они, я бы никогда не встретила его, поскольку не стала бы организовывать тот вечер в «Старбакс», и неоткуда было бы убегать.

Наверное, это опять бог жизни — он опять говорит со мной.

Когда я пришла домой, мама с папой сказали, что хотят поговорить. Поначалу я их не слушала, но они были очень милы, а мама сделала мне чашку чая и усадила за стол на кухне. А потом она объяснила, что хочет извиниться за всю эту историю с сережками, и еще она сказала, что знает, кто взял сережки. Я тут же спросила: и кто? А она мне: Джен. Я просто уперлась в нее взглядом, ничего не понимая. И тогда она добавила: да-да, именно Джен. Я все равно не понимала: и как это могло произойти? Она принялась мне рассказывать, как Морин указала ей на совершенно очевидное. Это были любимые сережки Джен, и когда исчезают только они, а все остальное остается на месте, это не может быть совпадением. Поначалу я не могла сообразить, что это меняет, — Джен-то все равно не было. Но увидев, насколько сильно это все меняет для мамы, я перестала задаваться этим вопросом. Главное, что она была добра со мной.

И тогда я стала еще сильнее благодарна Безсобаки. Именно он научил меня мыслить так глубоко и ясно, видеть истинную суть вещей. Хотя мама и не понимала истинной сути вещей — не знала, что члены жюри на конкурсах красоты не могут подтвердить свое право на жизнь, — она видела что-то другое, но так ей было легче, и она переставала вести себя как последняя сука.

А теперь, благодаря Безсобаки, я была достаточно мудра, чтобы принять это, а не объяснять, насколько это глупо и бессмысленно.

Вам, возможно, интересно, кто же назовет своего ребенка именем Пачино? Только родители Пачино, Гарри и Марша Кокс, — вот кто.

— А откуда у тебя такое имя? — спросил я у Пачино, встретив его в первый раз.

Он только растерянно посмотрел на меня. Правда, такая реакция была у него на любой вопрос. Он был полноват, с кривыми зубами, а еще он страдал косоглазием, так что немного ума было бы ему весьма кстати. Он как никто другой нуждался хотя бы в какой-нибудь компенсации.

— Чаво?

— Почему тебя так назвали?

— Почему меня так назвали?

То, что имена могут даваться людям не просто так, явно было для него новостью.

— Есть один знаменитый киноактер, которого зовут Пачино.

Он задумался.

— Правда?

— А ты разве о нем не слышал?

— Не-а.

— Как ты думаешь, тебя в его честь назвали.

— Не знаю.

— А ты у родителей не спрашивал?

— Не, я не спрашиваю про имена.

— Понятно.

— А тебя почему так?

— Почему меня так назвали?

— Ну.

— Почему меня назвали Мартином?

— Ну.

Я был в замешательстве. Если не брать в расчет очевидное — такое имя мне придумали родители, равно как его родители придумали ему имя Пачино (хотя и это могло оказаться для него новостью), — то я мог ему рассказать, что мое имя пришло из Франции, а его имя пришло из Италии. Но мне было бы тогда очень сложно объяснить ему, почему у него смешное имя, а у меня — нет.

— Вот видишь, это сложный вопрос. И если я не могу на него ответить, это еще не значит, что я тупой.