– И ее у вас уже не будет, – еле слышно замечает Това.

– Не будет, – повторяет Анна, – после этого у меня был год… представьте себе, мне было уже сорок пять, и это был год… тяжелый, может, это преувеличение, но я постоянно возвращалась к этому – к сознанию, что я должна распрощаться навсегда с мыслью быть еще раз мамой. И я все время говорила, что так нечестно, потому что, когда я рожала младшего сына, я не представляла, что он будет последним. Я даже всегда сердилась, если его называли последним – я называла его младшим. И еще я говорила, что если бы знала, что это в последний раз, то позволила бы себе расслабиться и побаловать себя во время беременности и, конечно же, осталась бы подольше дома после родов. Я была уверена, что у меня будет еще ребенок. Я действительно чувствую, что меня насильно, без моего согласия, заставили распрощаться с этой стороной моей жизни. Я и вправду дефективная по этой части – дефективная в прямом смысле, без кавычек – я по-настоящему чувствую себя своего рода калекой, что я достигла какой-то отметки, после которой у меня только одна дорога: я буду только все больше и больше портиться. Это не имеет отношения к возрасту, я совершенно не чувствую себя старой, совсем-совсем нет. Мы часто шутим по этому поводу дома. Шауль говорит, что он повзрослел, а я – нет. Но теперь я чувствую, что с тех пор, как я не в состоянии рожать, я потеряла не только свое предназначение, но и свое значение. Что бы я ни сделала, уже не имеет никакого значения. Мое тело с каждым днем только разрушается и уничтожается, в том числе и мозг, и все остальные органы, ничего хорошего в моем теле уже не происходит; и теперь это зависит только от скорости: насколько быстро или медленно это будет происходить. И это меня угнетает. Я знаю, что я ненормальная, что у меня что-то не в порядке. Мои подруги так прямо и говорят, что я больная, ну а Шауль уже привык.

– Все, что вы говорите, правильно, – на этот раз уже громко говорит Това, – правильно с точки зрения науки. Посмотрите на животных, большинство женских особей в природе умирают вскоре после того, как прекращают приносить потомство.

– Какое отвратительное слово «климакс»! – с брезгливой гримасой произносит Анна.

– А вы знаете, что климакс в переводе с греческого – «ступень лестницы», а китайцы называют возраст менопаузы «вторая весна»? – поднимает голову Рут.

– Вот здорово! – восхищается Маргалит. – Это надо запомнить.

Приободрившись от полученной поддержки, Анна продолжает, но теперь уже улыбаясь:

– Значит, я не зря чувствую себя изношенной, ничего не стоящей, совершенно лишней… В последнее время я вижу… Впрочем, может, это уже давно, а я только сейчас обратила на это внимание, что, когда я иду по улице, на меня уже больше не смотрят! Ни один мужчина уже на меня не оборачивается, даже те, кто старше меня; для всех я уже слишком старая!

– Те, которые старше, смотрят на молодых, потому что они тоже хотят почувствовать себя молодыми! – усмехается Клодин, позванивая браслетами.

– А я как раз все время получаю предложения от мужчин, – громко объявляет Мики и выпрямляется. Глядя на Рут, она продолжает: – Возможно, потому что я общаюсь со знаменитостями и очень слежу за собой, меня не оставляют в покое ни на минуту. Многих мужчин привлекают мои успехи в работе. Так что я абсолютно не согласна с тем, что вы говорите. Она энергично качает головой.

– Я скажу вам, в чем проблема. Масса женщин нашего возраста прекращают следить за собой и очень быстро начинают выглядеть как настоящие «бабули», а потом еще удивляются, что на них не обращают внимания, – смеется Мики и продолжает. – Я уверена, что любая женщина, которая будет следить за своим внешним видом, контролировать свой вес, заниматься спортом и нормально одеваться – не важно, сколько ей лет, – сможет заставить мужчину обернуться ей вслед. Что касается меня, никому и в голову не придет заявить, что мое значение уменьшилось, наоборот!

Она выпрямляется на стуле и поправляет блузку.

– Я с годами становлюсь только лучше! – широко улыбаясь, добавляет она.

– Я очень рада за вас, – с особым выражением в голосе обращается к ней Рут. – Может, и правда, когда хорошо выглядишь, то меньше ощущаешь…

Она пытается найти подходящее слово, ее взгляд скользит по сидящим в кругу женщинам.

– Я могу поверить, что это не происходит с Мики, но я уверена, что это знакомо большинству из нас – мы будто становимся прозрачными. Жаль, что я говорю это вам, да и себе тоже, но большая часть наших ровесниц уже действительно никого не интересует.

Она смотрит на женщин, но при этом явно избегает Мики.

– Мы не молодые и не цветущие матери; наши карьеры близятся к концу – большинство из нас уже вот-вот выйдут на пенсию – так что мы и правда больше не… как бы это сказать… не функциональны, не особенно важны обществу. По мнению общества, мы должны отойти на задний план; уступить дорогу молодым; обучать и подготавливать их к работе или помогать дома с внуками. Мир действительно принадлежит молодым, это не просто присказка. Больно, но зато – честно. И не думайте, что я в свое время считала иначе! Я помню себя в возрасте моей дочки, тогда шестидесятилетние казались мне стариками. И я все чаще замечаю во мне все новые и новые стариковские привычки, они просто липнут ко мне. Например, я поймала себя на мысли, что сегодня у меня больше прошлого, чем будущего. Я ищу свои корни и предаюсь ностальгии, что тоже, по-моему, характерно для стариков. В последнее время даже я чувствую себя почти старой, хотя я и работаю, и учусь, и у меня практически нет свободного времени. Правда, я и сама не могу понять: в мои пятьдесят семь я действительно старая или это только общество так считает?!

Рут делает короткую паузу и продолжает:

– В эту субботу мы были у Тальи, и я вышла погулять с коляской. Я шла по парку, и мне было абсолютно ясно, что по мне сразу видно, что я не мама, потому что я слишком старая. И вдруг мне стало страшно обидно, что никто даже не сомневается, что я не мама, а бабушка. Пусть я не впадаю в депрессию, как Анна, из-за того, что у меня больше не будет детей, но… но у меня вдруг как будто что-то перевернулось в животе: никогда в жизни у меня не будет еще одного ребенка! Это закончилось, и этого больше не вернуть никогда, – слабым голосом равнодушно заключает Рут.

– Я знаю, что я здесь самая младшая, – подавшись вперед, берет слово Клодин, – и в моем возрасте я еще могу родить, если захочу. Сегодня есть много женщин, которые рожают в сорок пять. Но мне-то ясно, что, если я бабушка, то с родами покончено! Потому что, раз ты бабушка, то для всех ты уже старая, а значит, от тебя ждут быть… Как бы это сказать? Одеваться просто, сидеть дома. У нас это так. У меня есть подруга, которая решила в сорок пять лет начать заниматься танцами, так на нее все смотрели и говорили, что она делает из себя посмешище, и называли ее «бабуська с приветом». Но я… для меня неважно, что я уже бабушка или скоро буду бабушкой, я – Клодин, вот, что для меня важно по-настоящему. Для себя я – Клодин, для моего внука я – бабушка. Для себя самой я все та же; я не собираюсь меняться из-за того, что стала бабушкой, и это не причина спешить превращаться в старуху. Просто появилось еще что-то, что приносит радость, и – все. Почему я должна меняться из-за того, что стала бабушкой? В нашей жизни прибавилось радости, но мы все такие же люди. Раз у меня есть внук, то я бабушка, – улыбается она.