– Ты мне не говорил…

– Не хотел валить на тебя лишние сомнения. Ты и с теми, что есть, еле справляешься…

– Интересно, о чем ты еще промолчал?

Не ответив, Карререс взглянул на хронометр.

– У нас останется часа три до прилива, – сказал он. – Надо будет успеть похоронить Реме.

Лицо Элли разом окаменело, и она отвернулась, пряча глаза, делая вид, что внимательно рассматривает остров.

– Ты не виновата, – сказал Карререс.

– В том-то и дело. Я убила ее, но не чувствую себя виноватой, – ответила Элли голосом, сдавленным от отвращения к самой себе. – Почему-то мне ее совсем не жалко. Я чувствую себя такой свиньей!

– Ты не знала ее, Элли. К тому же она должна была умереть.

– Никто не должен умирать!

– Ну, это ты хватила, – грустно улыбнулся Карререс. – Пойми, то, что делает тебя хранительницей источника, не может принадлежать двоим…

– Так пусть бы принадлежало ей.

– Она отказалась. С того момента, когда она села в каноэ, твердо решив не возвращаться, она перестала быть хранительницей и не смогла бы спасти источник, даже если бы захотела. Цепь прервалась, и сила стала недоступной. Смерть Реме высвободила ее.

– Откуда ты все это знаешь? – сердито спросила Элли.

– Вычислил, – развел руками Карререс. – И ты догадывалась об этом, – добавил он, присмотревшись к Элли. – Ты была всего лишь орудием судьбы. Не толкни ты ее в воду – из кладки выпал бы на голову кирпич… Поэтому ты и не чувствуешь вины.

– Значит, судьба? – горько усмехнулась Элли. – Я думаю – стоят ли все чудеса Бимини одной человеческой жизни? Мама погибла. Ты говоришь – судьба, ладно… но папа – остался один, он несчастен, ему больно… И это сделала я. Ради чего?

– Перестань выпрашивать у меня отпущение грехов, – разозлился Карререс. Элли прикусила губу и отвернулась, и он продолжал чуть мягче: – Я бы с радостью, но…

– Что, уже приехали? – сквозь зевок спросил за спиной детский голос.

Карререс резко обернулся и уставился на Венни, хватая ртом воздух.

– Пришли! – наконец рявкнул он. – Ездят – на машинах! На кораблях – ходят!

Венни опустил голову, и его уши запылали.

– Я оговорился случайно, вообще-то я знаю, – пролепетал он. – Так пришли?

Карререс застонал.

Гай остался на бриге за главного. Близость Бимини не сводила его с ума, как других зомби, но все же заставляла изрядно нервничать, – музейный смотритель долго раздирался между любознательностью и неясным страхом, но в конце концов все же решил не высаживаться на берег. Кроме того, кто-то должен был присматривать за Венни и игуаной – на невменяемых от тревоги матросов надежды было мало.

Венни попытался поднять бунт, но быстро сообразил, что уговорить Карререса не удастся, и буянил больше из принципа. В конце концов мальчишка угомонился. Большую роль в этом сыграл Гай, вовремя упомянувший заплывающих в бухту акул, то и дело нападающих на пловцов, и бури, которые неожиданно налетают на корабли и крушат все вокруг. Перед такими соблазнами озеро меркло. Венни, гордый и молчаливый, начал готовиться к неизбежной героической гибели. Он подарил Элли горсть разноцветных стеклянных шариков, до смешного напомнивших Каррересу сокровища, припасенные Бридом для Реме, и повернулся к доктору.

– Для вас у меня тоже есть подарок, – все еще обиженно сказал он Каррересу. – Только пообещайте, что используете его только в самом крайнем случае.

– Обещаю, – торжественно сказал Карререс.

Сурово хмурясь, Венни достал из-за пазухи чуть треснувшее яйцо – зеленоватое, в карюю крапинку.

– Это волшебное, – сказал он, не замечая, как застыло лицо Карререса. – Я его у колдуна стянул… ну, то есть… – Венни покраснел и почесал в затылке. – Вы его берегите, ладно?

– Конечно, – ответил доктор. Его пальцы чуть дрогнули, когда он осторожно взял яйцо в ладонь, стараясь не повредить хрупкую скорлупу.

Спустившись в шлюпку, он аккуратно уложил подарок в ложбинку между шпангоутами и сел на весла. Ти-Жак направил лодку к невысоком мысу, обрамлявшему бухту с севера, – тому самому, о котором шептала Каррересу Беглая. Там, выступая за линию джунглей, отдельно росло раскидистое манговое дерево. Под ним и похоронили Реме. Над могилой установили продолговатый камень с именем. Ти-Жак попытался было припомнить какую-нибудь католическую молитву и бросил, не произнеся и пары фраз, – да и какой смысл был молиться над могилой язычницы исчезнувшего племени, чьи обряды давно были забыты, а заброшенные боги ушли… Помолчав, они втроем вернулись к устью. Дальше ждать было бессмысленно: русло пересохло, море занесло его песком, и даже в самый высокий прилив вода вряд ли поднималась здесь выше, чем на полфута. Переложив провизию и воду в рюкзаки, они зашагали вверх по реке: впереди – Карререс с рыбой-компасом в руках, Элли и Ти-Жак – следом.

Они давно прошли мангровые заросли, а русло все петляло и ветвилось, то и дело теряясь в болотистой почве, исчезая в зарослях тростника, где под ногами чавкала жирная грязь, пучившаяся метановыми пузырями, а неподвижный горячий воздух звенел от пения москитов. Вместо благородных великанов, сплетающих ветви в зеленые своды тоннеля, на берегах остался лишь гнилой бурелом, едва заметный под бурно разросшимся подлеском. От подернутых ржавой пленкой луж поднимался пар и натужно колыхался тяжелыми пластами на уровне щиколоток.

Постепенно Элли впала в подобие транса. Мир подернулся сумраком; сквозь полуопущенные ресницы чудилось, что края предметов расплываются и светятся бледным синеватым пламенем. Элли казалось, что она всю жизнь идет по этому болоту, автоматически переставляя ноги и заботясь лишь о том, как бы не потерять из виду широкую спину человека, идущего впереди, – а он истаивал, сливался с миром и растворялся в нем, и вот уже Элли шла одна, не зная куда, помня лишь, что надо идти. Здесь не было ни запахов, ни звуков, мир умер, превратился в могильную землю, но страха не было, была лишь безграничная тоска и на дне ее – надежда, что болото не вечно, что если не останавливаться, то рано или поздно выйдешь туда, где есть чистая вода и свежий ветер…

Элли больно ударилась носом об спину Карререса и очнулась. Нещадно ныли стертые ноги. Тело зудело от грязи, пота и комариных укусов. Голова шла кругом. Солнце казалось огромным утюгом, который все падал и падал прямо на макушку, – а от раскаленных камней под ногами, присыпанных истлевшими в скрипучую пыль листьями, несло жаром, как из печки. Кто-то подтолкнул Элли в спину, и она машинально сделала несколько шагов – идти пришлось в гору, такую крутую, что пришлось упираться руками в обжигающую гальку. Это было невыносимо, но когда она подумала, что сейчас упадет, откуда-то сверху протянулась рука.

Элли втянули на рассохшиеся мостки. Тень. Льющаяся в пересохший рот вода – степлившаяся, но все равно безумно вкусная. Озабоченный голос откуда-то издалека, из древесной кроны.