тридцатипятилетнего Веблена, кроме того, заведение замечательно отражало нравы того общества, что Веблен собирался препарировать. Университет был основан Рокфеллером, и это нашло отражение в студенческом фольклоре:

Джон Дэйвисон Рокфеллер —

Чудесный человек.

Университету нашему

Выписывает чек.

Вопреки ожиданиям, университет не стал оплотом консерватизма. Скорее чем-то вроде академической вариации деловой империи, царившей в мире бизнеса. Амбициозному президенту Уильяму Рейни Харперу было всего тридцать шесть лет. Восторженный Уолтер Хайнс Пейдж[200] сравнивал его с лидерами делового мира. Предпринимательская жилка не покидала Харпера и на президентском посту: он не задумываясь переманивал лучших профессоров из других колледжей, помахивая у них перед носом солидным контрактом. Чикагскому университету, подобно участвовавшей в его создании «Стандард Ойл», удалось сконцентрировать большую долю американского интеллектуального капитала исключительно за счет своего финансового могущества. Такая ситуация рано или поздно не могла не привлечь к себе язвительное перо Веблена, но насыщенная интеллектуальная атмосфера определенно шла ему на пользу. Университет мог похвастаться Альбертом Майкельсоном, который определил скорость света с доселе невиданной точностью, физиологом Жаком Лёбом, социологом Ллойдом Морганом, шикарной библиотекой и новым экономическим журналом.

Веблена начали замечать, его репутация основывалась на буквально энциклопедических знаниях. «А вот доктор Веблен, который знает двадцать шесть языков», – говорил один из его студентов. Известный философ Джеймс Хайден Тафте столкнулся с ним в экзаменационной комнате: «Когда я вошел, экзамен уже начался, и какой-то незнакомый мне человек задавал вопросы. Я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил настолько медленно: мне с трудом удавалось держать в уме начало вопроса, когда он подходил к концу. Но через какое-то время я понял, что передо мной очень умный человек, проникающий в фундаментальные вопросы, не показывая собственных пристрастий, за исключением желания вникнуть в суть вещей».[201]

Он оставался абсолютно закрытым для других людей. Никто не знал его точки зрения ни по одному вопросу. Люди интересовались у жены, действительно ли он социалист, на что она в неведении пожимала плечами. Его оружием всегда была сдержанная, вежливая объективность, которая позволяла ему изучать мир в отдельности от его эмоционального наполнения и держать на расстоянии вытянутой руки тех, кто с наибольшей вероятностью мог нарушить его защитные построения. «Скажите, профессор Веблен, – как-то спросил у него студент, – вы хоть что-нибудь принимаете всерьез?» – «Да, – отвечал он, переходя на заговорщический шепот, – но не говорите об этом никому».

Пример из более поздней жизни дает ясное представление об этом человеке. В классе он появлялся мрачным и изнуренным после проведенной за книгами ночи, опускал на стол тяжеленный том на немецком языке и начинал нервно перелистывать его, помогая себе пальцем, желтым из-за единственной роскоши, что он себе позволял, – страсти к дорогим сигаретам. В свое время бывший его студентом преподобный Говард Вулстон так описывал занятия:

Низким, скрипучим голосом он начинал рассказ об экономике древних германцев. Недавно он говорил о несправедливой юридической фикции, введенной дворянами с одобрения церкви. В этот момент его губы скривились в злобной ухмылке, а в глазах заплясали голубые чертики. С едким сарказмом он подверг сомнению утверждение, будто воля аристократов соответствует воле Бога, а затем привел последствия этого заблуждения для современных институтов. Потом тихо усмехнулся и продолжил свой исторический экскурс.[202]

Его метод обучения приходился по душе далеко не всем. Он искренне считал, что чем меньше студентов – тем лучше, и не предпринимал никаких усилий по оживлению дискуссии; видимо, ему нравилось избавляться от учеников. Однажды он попросил религиозную студентку назвать, во сколько бочонков пива она оценила бы значение для нее церкви, а когда другая, прилежно записывавшая все его слова ученица попросила повторить предложение, он сказал, что, по его мнению, оно того не стоит. Веблен говорил сбивчиво, бормоча что-то себе под нос, и часто отвлекался от темы. Посещаемость его лекций упала, как-то на курсе остался всего лишь один студент. Позже, уже в другом университете, табличка на двери, гласившая «Торстейн Веблен, понедельник, среда и пятница, с 10 до 11», постепенно меняла свой внешний вид, пока не стала выглядеть так: «Понедельник, с 10 до 10.05».

Те немногие, кто внимательно вслушивался в его унылый, гудящий голос, были вознаграждены сполна. Один из студентов привел с собой приятеля, который так описывал свои впечатления:

Да, было страшновато. Наверное, так размеренно мог бы разговаривать мертвец, и погасни огонь за прикрытыми веками, никто бы этого и не заметил. Но те из нас, кто день за днем посещал его занятия, обнаружили, что необычная манера прекрасно отражает своеобразный и слегка насмешливый ум, исследовавший явления одно за другим. Его интеллект вкупе с широчайшим кругозором был очень привлекателен, но в целом личность казалась несколько ущербной. Энциклопедичность его ума изумляла и доставляла нам огромное удовольствие. В его памяти хранились детали, которые могли бы ускользнуть от иных ученых или стать самоцелью, он же никогда не забывал, что за каждой частностью кроется общая схема… Почти мгновенно этот тихий голос мог перейти от крайне искусного использования современного жаргона или чтения скверных стихов к декламации, строфа за строфой, средневекового гимна на латыни.[203]

Его домашняя экономика была запутана не менее, чем политическая экономия, тайны которой он пытался постичь. Он проживал в Чикаго вместе со своей женой Эллен, но все это время он не избегал любовных связей на стороне – к неудовольствию президента Харпера. Когда он осмелился отправиться за границу с другой женщиной, терпению руководства пришел конец. Ему пришлось искать новое место работы.

В Чикаго он провел четырнадцать лет, причем в 1903 году добился внушительного жалованья в тысячу долларов. Нельзя сказать, чтобы эти годы прошли впустую, ведь его ненасытный в своем любопытстве, жаждавший новых знаний ум наконец начал давать плоды. Опубликовав целую серию блестящих статей и две книги, Веблен прославился на всю страну. Впрочем, успехом он был обязан далеко не в последнюю очередь своей необычности.

Первую книгу Веблен написал в сорок два года. К этому моменту он занимал довольно скромное положение университетского преподавателя. Как раз тогда же он зашел к президенту Харперу с обычной просьбой о прибавке в несколько сотен долларов, и ему было сказано, что он недостаточно работает на имя университета. На это Веблен ответил, что и не подумает этим заниматься, и наверняка покинул бы университет, не вмешайся Лафлин. Если бы такое случилось, президент Харпер лишил бы университет великолепной рекламы: Веблен готовил к публикации «Теорию праздного класса». Вряд ли