И она, она тоже… Даша тоже не лгала в эту минуту – Алекс знал, чувствовал это. Не только губы – сердца их обменялись страстным поцелуем, не только тела – души слились воедино. Казалось, невозможно сделаться ближе друг к другу, чем они были, – но внезапно Даша вырвалась из его объятий и начала говорить, говорить…

Алекс нахмурился. Даша была взволнована так, что едва могла выражаться связно. Пересказывала какой-то страшный сон, говорила, что Алекс должен остерегаться неведомого человека, который носит плоский браслет, искусно составленный из золотых чешуек. Все он пропустил мимо ушей, потому что был просто убит ее словами о том, что больше они никогда не увидятся, придется забыть ее, ибо так нужно, она умоляет об этом. Но горе, отчаяние, которыми были полны ее глаза, свидетельствовали: для нее разлука смерти подобна, так же как для самого Алекса.

Он только собрался сказать ей о своей любви, как она вынула флакон из розовой яшмы – и на какое-то мгновение Алекс забыл обо всем на свете. А когда очнулся от забытья, Даши уже не было, и преследовать ее было напрасно: она исчезла, как исчезает поутру сон, и, право, он мог бы подумать, что это был лишь сон, когда бы не вещица, которую он сжимал в руках.

Даша не объяснила, как попал к ней розовый флакон, Алекс не успел спросить. Да какая разница?! Главное – утраченное вернулось. На некий миг это показалось ему самым главным в жизни, он забылся – и Даша вмиг исчезла… А он остался сидеть в кресле у камина, хотя давно уже должен был спешить, лететь к Кейту, отдать ему заветный флакончик, выслушать слова его одобрения и заверения в том, что Алекс вернул себе доверие ордена, что в той будущей России, которую Кейт намерен создать в соответствии с замыслами своими и тех, кто послал их с Алексом в эту мучительную страну, они смогут достигнуть небывалых высот почестей и богатства!

Мучительная страна… Эти слова, которые частенько повторял Кейт, накрепко засели в сознании Алекса. Он никогда не любил Россию – слишком мало жил в ней, слишком мало знал ее, частенько стыдился национальной принадлежности к русским, родства с ними, чуждался их и всеми силами пытался отделить себя от них; порою воистину мучился тем, что это разболтанное, противоречивое, несуразное государственное образование – его родина, предпочел бы видеть в этой роли могущественную, цивилизованную державу вроде Франции, а еще лучше Англии – да, именно Британии, владычицы морей! Однако сейчас Алекс вдруг ощутил, что несмотря на все свои и чужие старания, несмотря на то, что вся его жизнь фактически прошла вне этой страны, он никак не может разорвать глубинной, порою даже неосознаваемой и тем не менее удивительно прочной связи с ней.

За те несколько месяцев, которые Алекс пробыл в России, он узнал о ней больше, чем за всю предшествующую жизнь. Ну, это понятно! Раньше породившая его страна была неким туманным призраком, а теперь обрела вполне реальный облик. Не сказать, что она вызвала в нем горячую любовь, умиление или восторг, хотя поразила его красотой. Ничего подобного этим дремлющим, спокойным просторам не видел Алекс ни в Польше, ни в любимой им Англии, ни во Франции, ни в Германии, ни в ненавистной Испании. Однако непрестанное ощущение некоего потустороннего величия преследовало его не только лишь при взгляде на необъятные, неописуемо прекрасные ландшафты.

Этого он не сказал Кейту. Не потому лишь, что тот все равно не понял бы. Просто именно сейчас вдруг явилось Алексу осознание: само государство, сама держава российская напоминала ему зачарованную деву из полузабытых, слышанных лишь в раннем детстве, но вдруг вспомнившихся сказаний. Лежит она, всеми заброшенная, забытая, покинутая, пораженная смертельным недугом, в кровище и гноище, лежит, обреченная на медленное умирание, но вот появляется богатырь, который пронзает мечом коросту, окружившую тело девы, – и она восстает оттуда живая, здоровая, исполненная неописуемой красоты и силы.

Еще в детские годы самым поразительным в этой сказке казалось Алексу вот что: богатырь совсем не хотел исцелить девицу. Он намеревался убить ее. Ведь некто вещий предсказал ему жениться на замарашке, которая лежит в кровище и гноище в каком-то богом забытом месте, и он положил грех на душу взять, но избавиться от жуткой судьбы. Вот и ударил полумертвую уродку мечом – чтобы через несколько лет встретиться с ней, красавицей, полюбить, взять в жены – и постигнуть, что от судьбы не уйдешь, не убежишь, не спрячешься, не избегнешь ее, и вещих строк в книге Рода не дано переписать никому. Ты хочешь принести вред – но приносишь благо. Ты хочешь спасти – но губишь. Ты хочешь спастись сам – но гибнешь, потому с первого по последний вздох движет тобою некая вышняя, неумолимая сила, и тебе лишь мнится, что твои мысли, чувства, желания что-то значат. На самом же деле они не значат ровно ничего. Или столь ничтожно мало, что их вообще не стоит принимать в расчет.

Алекс давно сделался фаталистом в душе, но фатализм его относился лишь к человеческой, личной, частной судьбе, а сейчас он вдруг задумался: подчинены ли судьбы государств такой же фаталистической неизбежности? Начертана ли в той же книге Рода – в другой главе – неопровержимая, неискоренимая судьба державы по имени Россия? Кейт, он сам, те, кто послал их сюда, кто поддерживает Кейта в России, – что за роль определена им? Предначертано ли им сделаться некоей совокупной вышней силою, воплощением того самого богатыря, который, желая принести вред девке-богатырке, принес ей благо, – или им суждено всего лишь сделаться стаей зловонных мух, кружащихся над больным, страдающим телом страны, усугубляя ее муки и страдания, мня при этом, что каждый вздох, каждый стон России обусловлен их замыслами и деяниями… их жужжанием и кружением?

Алекс неотрывно смотрел на огонь, однако едва ли замечал, что пламя угасает и давно пора подбросить дров в камин. Перед ним велась не причудливая игра света и теней – перед ним представали лица тех людей, которых он успел встретить за время своей жизни в России. Многих он действительно увидел впервые, но о многих был наслышан, к встрече с ними подготовлен, снабжен всеми необходимыми сведениями, которые следовало иметь. Он создал в своем воображении довольно четкие образы их и намеревался при встречах с ними руководствоваться заранее выработанной линией поведения, чтобы успешнее содействовать задачам своим и целям тех, кто направил его в Россию, однако в очередной раз убедился, что не только российская действительность со всех сторон выпирает из прокрустова ложа предварительных замыслов и представлений, так же как выпирают из них «великие преобразования» Петра Первого. Нипочем не желали вмещаться в эти рамки и русские люди.

Прежде всего тот, чья смерть была целью жизни Алекса. Прежде всего – русский император.

Этот мальчик, который, чудилось, был рожден лишь для того, чтобы причинять страдания себе и другим…

Он стал причиною смерти матери. Он усугубил ненависть народа к своему великому и чудовищному деду. Мало было Петру Первому грубо перелопатить, перевернуть, истерзать веками сложившееся, устоявшееся представление соотечественников о жизни – и заслужить этим страшную славу Антихриста. Ненависть к собственной жестокости он усугубил тем немилосердием, которым было окрашено его обращение с собственным внуком. Сыном убитого им сына…