Хотя… не верю я в то, что кто-то остался сейчас таким, каким был до этого. Дрика, царствие ей небесное. Она изменилась? Когда я встретил ее в Юме, прячущуюся в пустом доме от мертвецов, она была совсем другой — обычный полуподросток из благополучной страны. За то время, что она проехала со мной, ей пришлось драться, пришлось убивать, и не только нежить. Кто приехал со мной сюда, в Голландию? — та ли девочка, которая на мамины деньги улетела в Аризону на этюды? Сомневаюсь. Что она делала в тот момент, когда ее убивали? Стреляла. Стреляла, чтобы убить.

Сэм… Сэма мне судить сложно, он был старше и мудрее меня — я не всегда мог разглядеть его настоящего за шуточками, но не думаю, что он сумел остаться таким, каким «произрастал» в заброшенном городишке Джастисбёрге, что в штате Техас. Что-то должно было измениться и в нем, время такое настало. Только я теперь этого уже никогда не узнаю.

Лодка неторопливо шла по каналу, я крутил большой архаичный деревянный штурвал, заставляя ее следовать причудливым поворотам русла, кот сидел рядом, глядя через стекло. Вновь появилось уже знакомое ощущение начала — начала нового пути. Так было перед выездом из Юмы, так было в момент отправления из Хьюстона на машинах и из порта Нью-Йорка на яхте. То же самое я чувствовал, когда пожарная машина повезла нас из Андалусии на север, в Голландию. А теперь — новый путь, новая дорога, хотя я понятия не имею, куда она меня на самом деле приведет. Хотелось бы в Москву вообще-то, мне именно туда надо.

Польдеры, поля, дома, фермы вокруг, брошенные машины, брошенные теплицы, все пустынное и заброшенное. Мертвецы в городках, провожающие меня взглядами, — мертвая земля, мертвый мир, принадлежащий мертвым же. Медленно плывущая лодка выглядит уже инородным телом, словно кто-то устроил пикник на кладбище. Нет, не хотел бы я здесь остаться: тесно, мрачно, и мертвечина эта постоянно перед глазами будет.

Я и возле Москвы оставаться не хочу, если честно. Заранее, можно сказать, отсюда чую, что это за рассадник смерти, даже приближаться неохота. Чем Москва от Нью-Йорка, например, отличалась? Да ничем, точно так же была обречена. А куда тогда?

Хм, тоже вопрос интересный. Понятное дело, что в нашем поселке выживать уже никакого смысла нет, — а что в нем еще делать? А не рвануть ли нам на мою историческую родину, то есть в Тверь? Где и населения куда меньше было, и свободного места в области больше, а самое главное — там есть Волга. Да, да, та самая, что в конце концов впадает в Каспийское море. Огромная такая Волга, идущая чуть ли не через всю страну, если поперек смотреть. А там… глядишь, кого из старых друзей найду. Кое-кто из них был уже в таких должностях и чинах, что по определению должен был выжить. Не лишено, не лишено смысла. Об этом надо еще сильно-сильно думать, но… не то чтобы совсем глупая мысль.

Интересно, вообще реально добраться из Питера до Москвы водой? Не, вряд ли это возможно, там всяких шлюзов-каналов должно быть до черта, а они небось и в мирное время уже давно не работали. А то, конечно, соблазнительно было бы прямо на лодке — что-нибудь крепкое прямо в Волгу перегнать, пригодилось бы… мечты и сны, блин.

Неожиданно навстречу мне прошла самоходная баржа, немного напугав своим появлением. За последние дни отвык я просто кататься — все какой-то беды ждешь, — но обитатели баржи, несколько мужчин и женщин, лишь помахали мне руками, проплыв мимо. Баржа старая, но как все здесь — в отличном состоянии: умеют они беречь вещи. И вот на тебе: не пошла на металлолом, стала кому-то домом или дачей, а теперь, похоже, вновь понадобилась — вон сколько мешков на нее нагружено. Не всегда надо выбрасывать старое.

До побережья было недалеко, всего километров семьдесят, но лодка шла медленно, разгонять в тесноте каналов ее было просто опасно, да и назвать ее скоростной язык бы не повернулся, так что путешествие на удивление затянулось. Минута за минутой, час за часом, а мимо все так же медленно плыл типичный голландский пейзаж с ветряными мельницами. Их тут и вправду много — в каждой деревне есть.

Затем канал влился в Амстел — не слишком широкую реку, давшую название городу Амстердаму. Шириной она была в этом месте метров семьдесят, не больше, и рассекала мокрую плоть страны не так решительно и прямо, как прорытые трудолюбивыми голландцами каналы, а как и подобает реке — вихлялась петлями.

Затем лодка вошла в пределы Амстердама. Реку с обеих сторон стиснули дома — сначала пригородные, ненавязчиво, перемежаясь полями, супермаркетами, какими-то просветами, а потом уже городские, жестче и теснее, зажимая реку стенками набережной. Новые кварталы, все тот же светло-красный кирпич, белые рамы окон, черепица. Старый город — дома в три окна по фасаду, потемневшие от времени, островерхие, какие-то нереально игрушечные. Всегда любил такие города, в которых чувствуешь на каждом шагу прожитые окружающими тебя стенами века… а теперь все, хана. Мерзко. Обидно.

Мутная зеленоватая волна, расходящаяся от форштевня лодки, омывала гранитные стенки набережной, я крутил головой, опасаясь пропустить нужный поворот. Вроде и никакой опасности нет, но находиться лишнюю хотя бы минуту в мертвом городе не хочется — подмывает свалить отсюда как можно быстрее и дальше. Давит он на сознание.

Маленький буксир оттаскивает от берега жилую баржу, а на другой, пришвартованной рядом, возятся люди. Забирают плавучее жилье? А что, не лишено смысла. Жил бы здесь, так тоже постарался бы такую баржу увести: и безопасно, и просторно.

Вот он, отель «Интер-Континенталь», прямо на берегу, возле пристани, стал виден, едва я прошел под широким мостом. Это ориентир, а перед ним в канал ответвление, еще под один мостик — уже маленький. Так… да, точно туда, по карте так выходит. Морицкаде, канал Морица. Теперь прямо по нему до самого порта.

Люди опять. И опять самоходные баржи, всерьез загруженные. На этот раз, похоже, не просто мародеры, а организованные — на каждой барже по несколько вояк кроме гражданских. На меня смотрят спокойно, без всякой враждебности. Может быть, тут люди пока друг на друга кидаться не начали? Албанцы, разумеется, не в счет, о них разговор отдельный. Может, и так — голландцы вообще терпимостью известны всегда были, хоть она их в последние годы и завела не пойми куда, так что у всей страны репутация портиться начала… А вот теперь гляжу и думаю, что иногда и полезно уметь терпеть других. Необязательно сразу зубами в глотку.

Почему-то кажется, что у нас в стране так мирно не будет: последние девяносто лет жизни никак не располагали к обучению терпимости, мы все больше в глотку друг другу норовили вцепиться. А с другой стороны… зато мы, грубо говоря, всегда в форме. In good shape, так сказать. Или это я польстил самому себе? А в форме вовсе не мы, а «племя младое, незнакомое, с юга приезжающее», а мы уже так, изживаем сами себя, передавая им свою страну? Не знаю, ничего я не знаю, и как правильно — тоже не знаю, знаю только одно: в себе я грех или благо терпимости как-то совсем изжил за последние месяцы. Обстановка весьма располагала к такой метаморфозе, особенно последние дни.

— А у тебя как с терпимостью? — спросил я у Тигра, столбиком сидящего рядом.