Хоть «ДАФ» и отполз в дым, но крупнокалиберный пулемет продолжал реветь, и орудие посылало снаряд за снарядом; проем в стене затянуло пылевой завесой пополам с гарью, и туда была направлена вся мощь огня. Впрочем, оттуда тоже поливали металлом, и только потому, что враг бил вслепую, пока спасало экипаж.

Послышался пронзительный шелест, и очередной сильный взрыв потряс воздух. Все втянули головы в плечи. Наполовину оглохший Балтазар понял, что орать на оглохшего еще сильнее водителя бессмысленно, и покинул транспортер через задний люк. Кашляя и отплевываясь, он буквально руками и пинками вывел из джунглей оба расчета АГС и заставил их вести огонь по облаку дыма и пыли, ползущего из ворот. Сам подобрал базуку из рук обгоревшего до костей трупа и решил принять собственноличное участие. Но оно не сразу потребовалось. Дым у ворот окрасился изнутри желтым светом, потом что-то страшно рявкнуло, и огонь из города в миг прекратился. Балтазар вообразил, что чей-то снаряд (или граната) заставил воспламениться боекомплект, и скомандовал было двигаться вперед, как вдруг из ворот ударила зенитка, и снаряд, со звоном чиркнув по борту транспортера, с треском разорвался в джунглях. Даже после рева разрывов Балтазар услышал дикие крики раненых солдат. Он чертыхнулся. Время терять было невозможно. Раненые и умирающие теперь не главное. Да Силва подскочил к смотровым щелям бэтээра и потребовал дать плотный навесной удар, если есть еще чем бить. А сам быстро создал ударную группу, вернув расчеты АГС в чувство, и вместе с четырьмя бойцами устремился в клубящееся адское облако.

Зенитка ударила вторично сразу же после того, как наш стрелок, понявший, что от него требуют, выпустил два ракетных снаряда, установив ствол орудия примерно на угол «десять часов». Балтазар готов был поклясться, что увидел, как летящий на высоте чуть более метра с половиной снаряд снес голову бегущему рядом с ним парню с кассетой от АГС, и парень сделал еще шагов пять, прежде чем рухнуть. Да Силва сам подхватил кассету, прежде чем она упала на землю, и в этот момент они наткнулись на горящий и плюющийся искрами БТР рузданцев.

Метрах в десяти где-то впереди тяжело ахнул взрыв. Балтазар и бегущий рядом с ним солдат только слегка присели, не будучи в состоянии прижать к ушам ладони — их руки были заняты оружием. Под прикрытием горящей машины расчеты были тут же развернуты, и вместе с базукой Балтазара принялись нещадно поливать невидимую пока еще цель. Оба солдата, получившие кассеты от оставшегося в живых подносчика, стреляли синхронно. Их гранатометы плевались параллельными потоками, прокладывающими белесые трассы в дыму и пыли.

Зенитка выпустила третий и последний снаряд. Грохот выстрела смешался с треском рвущегося металла и рикошетящих гранат. Донеслись чьи-то истошные вопли. Да Силва с трудом их услышал в адском реве, но они прозвучали сладкой музыкой в ушах бывшего американского адвоката. Запекшиеся губы Балтазара непроизвольно расползлись в злой улыбке: кажется, они сделали это.

Три белых вспышки сигнальных ракет полыхнули прямо над головами ударной группы. Какой-то человек в одежде, размахивая белой (условно белой, скажем так) тряпкой, забравшись на ближайший полуразрушенный забор, дико орал: «Балтазар, прекрати огонь! Прекрати огонь! Они сдаются!»

Да Силва узнал одного из заброшенных в город диверсантов-корректировщиков. Как впоследствии выяснилось, все они остались в живых и блестяще справились со своими нелегкими задачами. Теперь они, волею случая оказавшись связными между двумя штурмовыми группами, помогли соединиться «восточным» и «южным». Вошедшая со стороны пляжа группа потеряла лишь одного солдата. Жоам был цел и невредим. Выслушав сбивчивый доклад Балтазара, Алварес только молча стиснул его ободранную в кровь руку. Несмотря на то, что потери «восточной» группы были чрезвычайно тяжкими — примерно из сорока человек в живых и невредимых осталось менее двадцати, нельзя было не признать, что Да Силва оказался едва ли не самым доблестным воином в отряде Жоама. К тому же ему достался самый трудный «участок». Пока не было полной ясности с «северными», рация с «Гила» орала о бедственной ситуации, но основные силы гарнизона Рузданы уже были разбиты, и «ДАФ» помчался в укрытие, где маялись неизвестностью Майк и я.

Мы взгромоздились на закопченную, изрытую лунками чудовищных ударов броню транспортера, который каким-то чудом не потерял способности передвигаться. Новински хотел встать во весь рост и взять наперевес угонку, но для торжеств время еще не пришло. Да и мотало машину так, что можно было только сидеть.

Я был просто потрясен открывшимися мне картинами. Близ ворот еще горел подлесок, но влажные джунгли справились с неистовым пламенем напалма. Зато на обожженной земле, скорчившись, лежали не менее десятка обгоревших тел; причем почти все из них были изуродованы разрывами гранат и ракетных снарядов. Мне показалось, что один несчастный еще шевелится. Я даже толкнул Майка и показал пальцем на кучу тел, но он, хотя и был бледен как полотно, наверняка не думал сейчас о тех, кто рассчитывал пережить сегодняшний день. А может быть, я зря так решил — ведь трудно определить, о чем думает потрясенный человек.

А Майк наверняка тоже был потрясен. Когда БТР въехал в ворота и двинулся по улице между разнесенными на куски заборами, то Новински трижды тихо выругался по-английски: когда увидел лежащего парня, обезглавленного снарядом; затем, когда мы миновали исковерканную зенитку, с лафета которой свисал клубок человеческих внутренностей; и наконец, когда справа за остатками забора появился движущийся трактор, который обрабатывал в непосредственной близости от побоища сравнительно небольшое — менее гектара — поле. Скорее, даже участок. Негр-тракторист довольно равнодушно смотрел на нашу процессию.

Нам пришлось ненадолго остановиться. Между взводными «тайсонами» возникло небольшое недоразумение, и Жоам взялся рассудить спорщиков.

Я не силен в аграрном деле, потому вряд ли мог сказать, что делает тракторист. Единственное, что я понял — местные жители выращивали какую-то зерновую культуру. Трактор прошел совсем близко от нас, затем развернулся, и управляющий им крестьянин опустил неизвестный мне навесной инструмент и повел машину прочь от нас.

Тогда я и услышал фрагмент спора — один из взводных, настаивал на том, чтобы немедленно реквизировать трактор и использовать его как дополнительную штурмовую машину, Балтазар же и Жоам были против.

Взводный ухмылялся.

— Ты никогда не хотел быть фермером, янки? — спросил он Балтазара.

— Никогда, — ответил весь ободранный да Силва. — Мне для этого слишком нравится стрелять в людей.

Он тоже усмехался, но я не был уверен, что он шутил.

— Слушайте, вы, оба! — воскликнул Жоам. — Я тоже люблю стрелять в людей. Поняли? Мирных жителей не трогать. Это приказ. Мы пришли сюда не как захватчики, а как освободители. Убьете кого-нибудь, или хотя бы просто ограбите — застрелитесь сами. Еще за вас я беспокоиться буду.

А Жоам — я видел — действительно тревожился. Я на его месте тоже, наверное, опасался бы непредвиденных эксцессов — где-то по городу шастали нигерийские наемники, чья рация не отвечала, и можно было беспокоиться о том, как бы в упоении кровью они не перерезали всех, кого встретят на своем пути.