– Может быть, потому что я ему не сестра?

У Маюми мгновенно меняется выражение лица:

– А кто?

– Ну… как бы сестра, но только сводная. Знаешь, что это значит?

– Нет, такого слова не знаю…

– Это означает, что у нас нет общей крови, и теоретически мы можем жениться и делать детей.

Это называется drop the bomb – вот так вот выводить человека на эмоции. И Маюми легко попадается – вспыхивает, заливается розовым цветом, глаза выдают нервозность, она в панике. Действительно, двое молодых никак не связанных кровно людей провели в лесу почти трое суток, включая две ночи, имея при этом только один на двоих спальник. Говорят, восточные женщины отличаются исключительным спокойствием и рассудительностью, особенно японки. Маюми проглотила мою пилюлю с огромным, просто огроменным трудом. Кажется, я ей разонравилась, причём полностью. За всё оставшееся время нашего пребывания в одном пространстве мы больше ни разу не перекинулись и парой слов.

В тот вечер я уснула первой, не стала даже ужинать – так сильно хотелось спать, а надувной матрас после спальника показался королевской периной.

Утром мои глаза обжигает самая жестокая картина, какую может увидеть влюблённый человек: дверь в спальню для молодожёнов открыта, тусклый свет раннего ненастного утра едва освещает огромное ложе, на котором я вижу спящего Эштона. Он лежит на животе, уткнувшись носом в подушку, волосы растрёпаны, взъерошены и выглядят так, будто он засунул голову в стиральную машинку. К счастью, мне не видно никаких непристойных подробностей, но, как и любой нормальный мужчина, он спит со своей женщиной без одежды. Его необъятная смуглая спина, выставленная на обозрение, замотанные в белые простыни бёдра, руки, обнимающие подушку – самая интимная картина из всех, какие мне довелось видеть в жизни. Она ранит меня, терзает, потому что любимый мужчина принадлежит другой женщине, спит в её постели, дарит ей свои ночи, нежность, любовь.

Лучше не смотреть, не смотреть…– твержу себе.

Но нечто непокорное внутри меня орёт с оглушающим визгом: «Он целовал меня! Целовал! Он повторял моё имя, моё!»

Маюми нет в постели, я слышу шум воды в ванной и радуюсь тому, что могу украсть кусочек её счастья, любуясь на то, как безмятежно спит её жених. Мне сладко и больно одновременно, знаю, что самое правильное – отвернуться, но глаз своих оторвать не могу, не в силах, не в состоянии. И вдруг мой взгляд замечает на сверкающем лаком дубовом полу дорогого номера некий мусор. Я приглядываюсь… и вижу фольгу от презерватива. Две такие фольги.

Прячу голову под одеяло и рыдаю. Так горько, как, наверное, никогда ещё в своей жизни.

Michael Kiwanuka – Cold Little Heart

Дождливая ночь в почти непромокаемом спальнике не могла пройти бесследно для такого сахарного создания, как я: у меня жуткая боль в горле, голову распирает воспалением всего, что могло в ней воспалиться, из носа льёт в три ручья, и к вечеру я теряю голос и нормальную температуру тела – у меня жар.

Вся компания развлекается на озере, пока мой несчастный организм сражается с простудой. Но, просыпаясь, я всякий раз нахожу рядом со своим матрасом на полу наполненный стакан с водой и термометр, потому что кто-то, очевидно, следит за моей температурой. Я выпиваю всю воду, но при этом не бегаю в туалет, потому что всё выходит моим больным потом.

В следующий раз просыпаюсь на руках… Эштона! Вижу его подбородок и закрученные над ухом и около шеи каштановые локоны и пытаюсь понять: сплю или мечтаю? Продолжаю молча любоваться предметом своих безутешных грёз, и в тот момент, когда его нога одним бесцеремонным ударом открывает какую-то дверь, понимаю, что это не сон. Охаю, Эштон тут же смотрит на моё лицо, и я замечаю синяки у него под глазами.

– Комната освободилась … вернее, мы с Маюми освободили, потому что тебе нельзя спать на полу в таком состоянии.

С этими словами я оказываюсь на их кровати размера кинг, мне жутко холодно, тороплюсь залезть под простыни, но Эштон меня останавливает.

– Подожди, ты вся мокрая, возьми мою футболку и переоденься. У тебя в сумке нет ни одной подходящей! Вот скажи мне, зачем тебе в лесу столько платьев? Куда ты собиралась их надевать?

– У меня ж День Рождения, – шепчу в ответ, потому что голоса нет… совсем.

– Это только один день и одного платья, думаю, было бы достаточно!

Он улыбается, и эта улыбка – самое лучшее лекарство в мире, оно может вылечить от чего угодно, да от всего плохого вообще!

– Ну… я же должна иметь выбор… смотря, какое настроение будет! – тоже улыбаюсь своей несмешной шутке.

– Два учебника по фармакологии, пять платьев, мешок косметики, увесистый дневник на толстой металлической пружине – это как раз необходимый минимум выживания в Канадском дремучем лесу! – улыбается ещё шире.

Я хриплю в ответ, а должна была рассмеяться.

– Ну, в принципе, фармакологией можно отбиваться от медведей при случае, а платья пустить на строительство палатки, которую никто из нас не додумался взять с собой на случай дождя!

Мы оба смеёмся, и я узнаю в эти неожиданные минуты того самого Эштона… Того, который остался жить в прошлом, в предрождественские декабрьские, самые счастливые в моей жизни недели.

– Где ты был, Эштон? – хриплю.

И мысленно добавляю всё, что не дают произнести вслух воспалённые связки: «Где ты всё это время был, все эти годы моих мучений, моей отчаянной в своём упорстве и неразделённости любви к тебе, Эштон?»

Он думает, что я брежу, вижу это по выражению его лица, по нахмуренным бровям, но он отвечает:

– Я всё время здесь. Если температура не спадёт, или тебе станет хуже, позвоню в 911.

– Не надо! – шиплю.

– Знаю, что не хочется двадцатый День Рождения отмечать в больнице, поэтому пока и не звоню. Но ты молчи, тебе говорить нельзя. И да, есть хорошая новость: мне удалось найти твой любимый травяной чай!

Эштон демонстрирует мне открытую коробку с сонным медведем – это детский чай для блаженного младенческого сна.

– Откуда?

Действительно, откуда? Как в лесу, в этой дыре, где нет суперсторов, волмартов и сэйфвэев, он умудрился достать этот чай?!

– Попросил у одной отдыхающей пары с детьми! – светится от гордости!

– Спасибо! – тихо шепчу и прошу, всеми фибрами своей души умоляю земной шар остановиться, замереть в этом мгновении навсегда, навечно.

Пусть я эгоистка, пусть…

– Не за что! – бодро отвечает моё счастье. – Когда-то я мечтал стать доктором, вот на