Ясно, что эта стратегическая — как в социальном, так и в политическом плане — группа была необходима Генриху IV для завоевания французского королевства и победы над Лигой. В правление Генриха III «среднее» дворянство отчасти оказалось не у дел: монарх то ли не смог, то ли не захотел сохранить наследие своего брата Карла IX, которому удалось завербовать в союзники влиятельные семейства «среднего» дворянства. Генрих IV сделал все, чтобы перетянуть в свой лагерь этих дворян, многие из которых сомневались, стоит ли поддерживать суверена-протестанта. Но отважный и великодушный, как и подобает королю-полководцу, Генрих IV своим поведением сумел привлечь их на свою сторону. В своей «Истории Религиозных войн» Расин де Вильгомблен, которого мы так любим цитировать, дает характеристики выдающимся людям своего времени, тем, кто соответствовал представлениям об образцовом полководце, под началом которого мечтали сражаться дворяне-военные.

Хотя Вильгомблен принадлежал к людям Генриха III, он тем не менее высоко оценил достоинства двадцатилетнего герцога де Гиза: «Если говорить беспристрастно и только правду (…), совершенно очевидно, что Гиз был самым достойным и самым замечательным принцем своего времени». Среди качеств его характера Вильгомблен выделяет умение владеть собой в любых ситуациях, простоту и доступность в отношениях с солдатами во время военных действий, физическую и моральную выносливость, презрение к смерти. Вильгомблен подчеркивает, что «никто никогда не замечал ни в его глазах, ни в его действиях ни малейшего страха смерти». «Он [Гиз] всегда говорил, что лучше самому принять решение [умереть], чем живым попасть в руки своих смертельных врагов».

Герцог Гиз был идеальным рыцарем. «Он сцементировал вместе дворянство, командиров, солдат, земляков и пришельцев из других краев, и даже горожан», — писал Вильгомблен.

По сравнению с герцогом Гизом Генрих III был совершенно иным человеком. Современный историк, изучающий Религиозные войны, подчеркивает, что король «был робок, и опасался даже тех, кто мог оказать ему услугу». Однако придворный Расин де Вильгомблен, сравнивая Генриха III с Генрихом IV, отдает предпочтение Валуа, называя его настоящим князем, «добрым, сильным, великодушным, изысканным и доступным; он выслушивал жалобы, доводы каждого, вид имел величественный и значительный, говорил красиво и содержал великолепный и роскошный двор».

А вот Генриха IV, самого популярного короля французов, Вильгомблен упрекал в том, что ему недостает королевского величия, что он постоянно контролирует государственные расходы и неохотно открывает собственный кошелек для выплаты дворянских пенсий. В новом короле «чувствовался, скорее, солдат, нежели король». Но именно такой образ короля — отважный полководец, любимый народом и доступный для дворян, — соответствовал чаяниям большинства французов.

Расин де Вильгомблен прекрасно понимал, насколько непопулярен в народе Генрих III. «Некоторые пороки, которым он был привержен в особенности, сделали его ненавистным для народа», — писал он, однако добавил, что речь идет о частной жизни короля из династии Валуа и что поведение короля как частного лица никогда не мешало ему исполнять свои государственные обязанности. Тем не менее есть ощущение, что, в отличие от Вильгомблена, население и дворянство обладали не столь широкими взглядами на подлинную или же предполагаемую сексуальную жизнь монарха.

Генрих Наваррский, победитель при Арке и Иври, сумел привлечь «среднее» дворянство на свою сторону. В мае 1590 года Генрих IV, возвращаясь из Санса, «неожиданно заехал [в Нанжи], дабы лично поговорить с маркизом» де Бове-Нанжи. Король обещал сохранить за ним должность адмирала Франции, если тот перейдет в его стан. После этого разговора Бове-Нанжи не только сам встал под знамена нового короля, но и привел под стены осажденного Парижа сто двадцать дворян.

Умение налаживать личные отношения с дворянами позволило Генриху IV перетянуть на свою сторону многих противников и сомневающихся. Правда, взятый в плен маршал Лиги Буадофен остался равнодушен к уговорам Беарнца, даже когда тот, желая во что бы то ни стало привлечь маршала на свою сторону, освободил его. Невосприимчивый к королевской харизме, Буадофен вновь встал в ряды лигистов и на их стороне участвовал в сражениях в Мене и Анжу. Только когда Лига доживала последние дни, он после долгих переговоров присоединился к Генриху IV.

Генрих IV одержал победу в борьбе за Жана-Франсуа Фодоа по прозванию Авертон, графа де Белена, барона де Мийи-ан-Гатинэ. В Гаскони, откуда Фодоа был родом, он обрел покровителя в лице Блеза де Монлюка, воспитавшего его и сделавшего своим пажом. Генрих III включил Фодоа в число своих палатных дворян. Вскоре Фодоа стал капитаном одного из десяти французских отрядов, составлявших личную гвардию короля, а в 1579 году — полковником Пикардийского полка.

В 1585 году Анжен, наместник провинции Мен и приближенный Генриха III, назначил его губернатором Лемана. Однако в 1589 году Фодоа пришлось вступить в ряды Лиги, так как Майенн назначил его командующим католическими армиями. Генрих IV, выигравший битву при Арке, во время которой Фодоа был взят в плен, лично переговорил с узником, а затем приказал освободить его под честное слово. Фодоа отбыл в Париж, где его назначили губернатором.

Встреча с новым королем произвела на него большое впечатление, особенно поразили его куртуазность и великодушие нового монарха. В 1593 году Фодоа вступил с ним в переговоры, и предводители Парижской Лиги, ярые противники любых контактов с Беарнцем, потребовали высылки Фодоа. 27 января 1594 он покинул столицу и с распростертыми объятиями был принят в стане Генриха IV.

Итак, чтобы привлечь на свою сторону или оторвать от Лиги ключевые фигуры из «среднего» дворянства, монарх первым делал шаг навстречу, был любезен, являл все свое великодушие, словом, вел себя как образцовый рыцарь. Видя, с каким вниманием новый король прислушивается к их мнению, многие дворяне были искренне растроганы. И даже в тех случаях, когда, подобно Буадофену, они отказывались присоединиться к новому монарху, они тем не менее задумывались о целесообразности своего пребывания в рядах Лиги. Зная, что король понимает их чаяния, они были уверены, что он может простить им участие в мятеже. Напомним также о смятении «средних» дворян, поставленных перед выбором между традиционной верностью королю, воплощавшему нацию, и приверженностью к католической религии, побуждавшей оказать отпор королю-протестанту, отлученному папой. Поэтому, желая разобраться в сложившейся ситуации и сформулировать собственные требования, многие из них заняли выжидающую позицию.

В своей книге, посвященной Лиге, я писал, что дворяне-лигисты принадлежали к клиентеле Гизов. Но у многих имелись и иные мотивы вступить в Лигу. Бове-Нанжи побыл лигистом всего несколько месяцев, вступив в Лигу исключительно из антипатии к герцогу д'Эпернону и Генриху III. Сенешаль Лашаст, наоборот, вышел из Лиги, ибо Сен-Видаль, его конкурент на пост губернатора, был лигистом. Будущий маршал Лиги Лашатр был доверенным лицом герцога Анжуйского. Долгое время Лашатр поддерживал сложные отношения с Генрихом III, но после смерти брата короля последовал примеру многих его друзей и присоединился к герцогу де Гизу. Помимо личных привязанностей и политического честолюбия, им руководило и отвращение к реформатской вере: он был твердокаменным католиком.