А потом наступил шестой день. Тринадцатое декабря. Меня разбудил Люсьен. Никогда не наступит седьмой день, день отдыха, вернее, наступит, но слишком поздно. Я всю ночь не сомкнула глаз, молилась, потом писала и лишь под утро задремала, и вот снова на молитву. Похолодало. Ветер переменился на северный. Голубизна небес поблекла, превратившись в стальную серость. Под ногами хрустела ледяная корка на лужах. Думаю, холод не в меньшей мере, чем усталость, повалил меня после возвращения на кровать, и я крепко заснула впервые за последние дни. Легкое подергивание руки напомнило о существовании физического мира, о котором я позабыла. Перевернувшись набок, я увидела Люсьена. Внук забрался ко мне на кровать и крепко обнял.

– Какие у тебя холодные руки, – рассмеялась я.

Люсьен широко улыбнулся.

– Какие у тебя большие зубы, бабушка, – сказал он, а затем добавил: – Я по тебе соскучился.

Я обняла его еще крепче. Шерстяной свитер щекотал мне нос. Оголившийся животик внука грел мое тело.

– Извини, Люсьен. Тебе было одиноко?

– Мама давно не звонила, – сказал он, – но мне не одиноко… не совсем. Не волнуйся.

Натянув на себя теплую флисовую толстовку, я отвела Люсьена вниз, поджарила гренки, намазала их медом и заварила две большие кружки горячего сладкого чая. Я сказала внуку, что настанет день и мы снова будем пить горячее какао с настоящим молоком. Люсьен ответил, что не помнит вкуса какао с молоком. Потом я сказала внуку, что осталось еще два дня. Неделя богослужения закончится, и я снова буду заниматься только им.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– А когда вернется мама? – спросил Люсьен.

– Уверена, она скоро обязательно позвонит, – сказала я. – И мы решим, когда она сможет приехать на Рождество.

– А когда вернется Марк?

* * *

Наше богослужение в тот вечер должно было состояться у Веллспринга. Процессия из лагеря тронулась в путь ровно в четыре часа пополудни. Мы шли хорошо знакомой нам тропинкой паломничества, распевая гимны, неся с собой обычные свечи и факелы-свечи, которые собирались расставить горящими вокруг воды. Дни стояли серые, словно сталь. Неподвижная цапля наблюдала за нами с противоположного берега. Зимующие лысухи прятались среди высокого сухого камыша. Я нагнулась и прикоснулась к ледяной воде, подумав, что погружения на этот раз не будет.

Внезапно голос сестры Дороти прервал наши неспешные приготовления:

– Кто это? Там кто-то есть!

Мы напряглись, пытаясь понять, что же означает приближающийся к нам топот ног человека, продирающегося через сушняк и кусты ежевики.

Джеки, трясясь всем телом, вцепилась в меня. У нее снова начинался припадок. Такое с Джеки случалось, когда ее огорчало что-то тревожное либо из-за людей, которых она не могла увидеть или услышать.

– Там зло, – прошептала она. – Не бросайте меня.

– Выходи! Именем Розы! Выходи! – приказала сестра Амалия.

Люсьен, на голове – шапка, в руках зажата палка, с помощью которой он пробивался сквозь заросли ежевичных кустов. Спотыкаясь, он вышел на поляну.

– Сюрприз! – крикнул он. – Марк вернулся, бабушка Р. Это мы!

Марк. Позади ребенка Марк с треском продирался сквозь тьму леса, нарушая торжественность тишины. Обут он был в грубые тяжелый ботинки и куртку военного образца. Он растоптал тонкий лед моего спокойствия.

– Мы пришли взглянуть на волшебство! – крикнул Люсьен. – Сестра Амалия! Теперь можно увидеть волшебство?

Я переводила взгляд с Амалии на Марка и обратно.

– Марк! Зачем ты вернулся? Что ты здесь делаешь?

Мне на помощь пришла Дороти. Она взяла Люсьена за руку и повела вокруг Веллспринга, на противоположный берег озерца. Дороти разрешила мальчику зажечь свечу, показала ему на длинноклювого бекаса, выбежавшего из зарослей заиндевевшей травы. Я отвела Марка подальше от озерца, в лес. Мы встали среди высоких дубов и зашипели друг на друга.

– Сказать тебе, почему я вернулся?

– Ну, изволь.

– Меня попросил Люсьен.

– Ты врешь. Как он мог?

– Я позвонил на твой мобильник, Рут. Сглупил. Просто хотелось с тобой поговорить. Догадаешься, о чем? Люсьен сказал, что тебя нет дома и ты допоздна не вернешься.

– С ним все в порядке.

– Он плакал.

Я глянула на внука сквозь переплетение ветвей. Дороти сидела на корточках, обняв Люсьена. Его головка покоилась на ее плече. Ева успокаивала Джеки, шепча ей что-то на ухо. Амалия смотрела на меня.

– Очень плохо, – сказал Марк, а затем, подойдя еще ближе, заговорил мне на ухо: – Я не могу сообщить Энджи, но, если она позвонит, Рут, пусть приезжает, пока не стало слишком поздно.

– Не угрожай мне.

– Я не угрожаю.

Отвернувшись, Марк ударил ствол ближайшего дерева, но потом, сгорбившись, осел на палую листву и ломкие веточки. Он обхватил голову руками.

– Выслушай, что я тебе сейчас скажу. Я очень хотел вернуться, но остаться не смогу. Я не справлюсь с Люсьеном. От меня этого ожидать не следует, но я не могу оставить его в таком состоянии. Кто-то должен уступить. Я должен уехать. Он тоже.

Сестра Амалия, неслышно подошедшая к нам, встала на его сторону. Вот только мотивация у нее была явно иной.

– Он прав. Мальчика надо отсюда увезти. Это было последней каплей, – сказала она, а затем обратилась непосредственно к Марку: – Вам обоим надо отсюда уехать. Уходите прочь от Веллспринга и увезите мальчика из Велла. Вам здесь не место. Вы ходячее богохульство.

– Не сейчас… – начала я.

Но нас прервал крик Люсьена:

– Ты обещала! – Рыдая, мальчик вырвался из объятий Дороти. – Ты, и ты, и ты, и ты! Вы все говорили, что приведете меня сюда и я увижу волшебство! Вы мне врали!

Кто-то из собравшихся у озера позже сдержал обещание и привел Люсьена сюда, но только воде известно, кто это был.

– Подойди ко мне, Люсьен, – сказала Джеки.

Женщина привлекла его к себе, пощекотала и тихо произнесла ему на ухо:

– Не плачь. Обещаешь больше не плакать?

Люсьен затрясся всем телом, хохоча сквозь слезы.

– Хорошо! Я уйду, если вы этого хотите!

Швырнув камень в озеро, мальчик побежал в лес. Зацепившись за один из трухлявых сучьев, он опрокинул незажженный факел-свечу. Марк крикнул ему вдогонку, чтобы он его подождал.

Моя нерешительность длилась недолго. Рука Амалии сжала мою руку.

– Я долго не задержусь, Люсьен! – крикнула я внуку. – Обещаю!

Я позволила Амалии отвести меня обратно к озеру.

Молиться после такой ссоры было совсем не просто. Слезы текли из серых глаз Амалии. Ее душевная боль передалась мне. Мне было даже, пожалуй, больнее из-за нежной привязанности, которую, как мне казалось, женщина мне выказывает. Голос громко, но неразборчиво бормотал что-то в моей голове. Обрести душевное спокойствие не удавалось, как не удавалось выгнать из сознания, из Велла образ Марка, хоть я и пыталась это сделать, погрузившись в моление. Внезапно я вновь ощутила прекраснейший экстаз полного слияния с Розой. На этот раз он оказался даже сильнее, чем прежде. Каждый мой нерв вибрировал в унисон с постигнутым знанием. Все остальное не имело значения. Прежде чем наша процессия потянулась назад, я и сестра Амалия, не сговариваясь, отстали от остальных. Я прошептала ей, что мне жаль. Она прижалась ко мне, и мы поцеловались, как сестры… и еще раз поцеловались…