Внутренне содрогнувшись от этого мозгодробительного термина, Мхитарян вынырнул из иных пространств и времен и обнаружил себя сидящим на длинном диване в холле. По бокам от него на том же диване, и в креслах у переборок, и прямо на полу перед ним сидели мужчины и женщины со смазанными лицами, и все вокруг было заставлено бутылками и бокалами. В клетке под потолком беспокойно прыгали серенькие круглохвостки – вечные обитатели галер, менявшие цвет оперения при малейшем признаке отравляющих веществ. Оказалось, что в руках у него та самая гитара, что недавно – или уже очень давно? – скучала в уголочке в кабаке, и пальцы его перебирают струны. Он совершенно не помнил, что именно собирался петь, но тут же запел с пьяной проникновенностью, обводя взглядом так и остающиеся расплывчатыми лица переселенцев:

Что-то живет во мне,

Что-то жует в спине,

Лапкой скребет в боку,

Клювом стучит в башку.

Что-то поет во мне,

Вертится на ремне,

Просит то пить, то есть,

Рвется везде залезть.

Пишет в ночи стихи,

Тихо кричит: «Апчхи!»

Тащит меня к другим,

Твердит непонятный гимн.

Песни поет не те,

На чуждой частоте,

На неземных ладах,

В иных смысловых рядах[48].

Гамлет посвистел непослушными губами, делая проигрыш, перебрал напоследок струны и тут же обнаружил у себя под носом бокал все с тем же самогоном.

– Зашибись! – с чувством сказал склонившийся над ним Колян-Толян или кто-то совсем другой, качаясь, как былинка на ветру. – Аж до печенок проняло, гадом буду! А нашенскую знаешь, «Калинку-малинку»? В с-саду ягода малинка моя…

– Да что вашу! – вскинулся Граната, влил в себя самогон и уронил бокал за плечо. – Я вам сейчас нашу… Сам сочинил!

Он залихватски врезал по струнам и заголосил, совсем позабыв о том, что никакой он сейчас не файтер Стафла, а простой пассажир, которому зачем-то там нужно на Амазонию:

Там, где бирема не пройдет,

И уникар не просочится,

Эфес, как змейка, проползет —

И ничего с ним не случится!

А ну-ка, громче песню пой!

Пускай от страха враг трясется,

За вечный мир идем мы в бой —

Родная вигия прорвется!

Эфесу недоступен страх,

В глаза он смерти смотрит прямо.

Не устоит коварный враг,

А дома ждет эфеса мама.

А ну-ка, громче песню пой!

Пускай от страха враг трясется,

За вечный мир идем мы в бой —

Родная вигия прорвется!

Пусть знает враг, что мы сильны,

Никак не может быть иначе!

Чтоб в мире не было войны

Эфес готов к любой задаче!

А ну-ка, громче песню пой!

Пускай от страха враг трясется,

За вечный мир идем мы в бой —

Родная вигия прорвется!

Граната театрально вскинул руку, и холл взорвался аплодисментами и восторженными воплями. Его толкали в бока, звонко шлепали по бритой голове, совали в лицо бокалы и предлагали ехать вместе с переселенцами в горы и ежевечерне выступать с сольными концертами. Он вновь было взялся за гитару, но оказалось, во-первых, что пальцы не желают его больше слушаться, а во-вторых, в холл нагрянули гарды. Их зеленая униформа ассоциировалась с лужайками, на которых так хорошо лежать, глядя в небо и дожидаясь, когда прекратит кружиться голова, но речи их были весьма суровыми. Гарды категорически заявили, что холл не место для пьянок, и предложили всем немедленно убраться отсюда – или возвращаться в кабак, или расходиться по каютам. Гардов попробовали угостить самогоном, но они отказались, и участникам веселой посиделки не оставалось ничего иного, как очистить этот уютный уголок от собственного присутствия. Тем более что один из этих крепких серьезных парней в зеленом заявил: круглохвостки вполне могут принять выдыхаемые алкогольные пары за отравляющие вещества и поменять окраску. Что случится дальше, было вполне очевидно. Аппаратура наблюдения за пернатыми поднимет тревогу, завоют сирены, начнется суматоха, паника и прочий трам-тарарам. А кому это нужно? А если перепуганные пассажиры начнут массовое бегство в открытый космос на спасательных шлюпках? Вылавливай их потом по всей планетной системе…

В общем, народ начал расходиться, кроме тех, кто крепко-накрепко уснул в креслах. Гранату тот самый Колян-Толян, обладающий, видимо, иммунитетом к самогону, потащил было назад, в кабак, но файтер нашел в себе силы отказаться. Нагрузки отпускного периода все-таки давали о себе знать, и Мхитарян был очень не прочь завалиться на ложе – теперь уже в одиночестве, без партнерш – и поспать. К тому же до Амазонии оставалось не так уж и много, а в космопорте ему надлежало быть в более-менее адекватном состоянии и следить за Годзиллой. Поэтому Граната вручил гитару переселенцу и побрел по коридору в другую сторону от кабака, к своей каюте.

Он тут же забыл, что остался в одиночестве и, глядя себе под ноги и изо всех сил стараясь не упасть, счел нужным что-то такое растолковать мнимому собеседнику:

– Ну да, понимаю… глупо спать, когда вся наша жизнь сон… Понимаю… Один, помнится, мне говорил… Или это я ему говорил?… «Мы созданы из вещества того же… что наши сны… И сном окружена… вся наша маленькая жизнь…» Ха! – Мхитарян хотел хлопнуть себя ладонью по лбу, но промахнулся и угодил по носу. – Не мог он мне говорить, блип! Это же Шекс… Шекспир!.. А может, точно, это я ему сказал?… Ну что, мол, брат Шекспир… Я тебе как поэт поэту…

Пройдя еще несколько трудных шагов, Граната забыл о воображаемом собеседнике. Он с пьяной решительностью рубанул рукой воздух и с трудом сумел удержать себя в относительно вертикальном положении.

– Но! Спать-то все равно нужно! Спят бартынги и слоны… Хошки, вигио-оны… Все всегда спать должны… после вы-пи-во-на…

Бормоча все это, Гамлет добрался до своей каюты. Нашарил в кармане пластинку ключа и, покачиваясь как влево-вправо, так и вперед-назад, с третьей попытки открыл дверь. В каюте тут же зажегся свет. Мхитарян шагнул туда.

– Уф-ф… – облегченно выдохнул он. – Добрался до базы…

Второго шага он сделать не успел. Зато успел почувствовать, как ему сдавили сонную артерию – и каюта очень быстро сменилась темнотой, в которой угасли все мысли.

* * *

В ноздри ударил едкий запах, от которого загудело в голове, и Гамлет Мхитарян с трудом открыл глаза. Он по-прежнему чувствовал себя крепко выпившим, видел только какие-то пятна перед собой и не в состоянии был определить, что это такое.

– Очнулся, носяра лавлийский? – Знакомый голос прозвучал вполне дружелюбно, однако Граната от этого голоса стал гораздо менее пьяным, и самогон в желудке вмиг превратился в лед.