Вечер я провожу в баре с тремя студентами-англичанами. Я встретил их на улице, одну девушку и двух парней. Они светлокожие и застенчивые, как монахи. Они смущенно рассказывают, что судьба забросила их сюда работать учителями английского языка и что они здесь единственные иностранцы. Такое впечатление, что они до сих пор не поняли, что с ними произошло.

Впрочем, они в курсе, где здесь бар.

Настоящий тибетский бар, темный, украшенный завитками, завешенный платками и искусственными цветами. Хозяина бара зовут Нгодуп. Своими усами, коренастой фигурой и начальственной физиономией он напоминает мне моего друга, старшего брата Донга, предпринимателя и хозяина бани в Синьлэ. Оба мужчины производят впечатление людей, которым пришлось попотеть, чтобы добиться успеха, и которые теперь гордятся этим.

Мы сидим на большом матрасе, я пью чай, остальные – пиво. Наша беседа все время спотыкается, потому что англичане еще не очень уверенно владеют китайским языком, а на английском не все здесь еще умеют изъясняться. Впрочем, это не сильно нам мешает. Официанты приносят все новые и новые кружки пива, языки развязываются, а лица присутствующих приобретают бодрый красноватый блеск.

Возможно, дело в высокогорном климате, или в тибетском искусстве пивоварения, или в том, что все так напрягаются, чтобы нормально общаться в незнакомом окружении. А может быть, они просто никогда раньше не слышали, что тибетцы на весь Китай славятся своей способностью усваивать огромное количество алкоголя.

Когда вечер заканчивается, юноши волочат девушку к такси, а она при этом все время пытается заснуть на ходу. Нгодуп кладет мне руку на плечо.

– Завтра мы собираемся в горы посмотреть на яков. Поедем с нами! – Его глаза сияют. – Белые яки!

Мы сидим вчетвером внутри внедорожника Нгодупа. Англичан с нами нет, они отсыпаются после вчерашнего. Нас сопровождает тибетская супружеская пара, приятели хозяина. Нгодуп одет в куртку кремового цвета и солнечные очки с зеркальными стеклами. На панели приборов закреплена золотая фигурка колеса драхмы с двумя газелями, стоящими на коленях. Она символизирует восьмикратный путь, одну из четырех благородных истин учения Будды.

– Хорошо, что ты собрался. – Он хлопает рукой по моему бедру. – Для тебя это хорошо потому, что ты можешь сделать перерыв в своем путешествии и посмотреть на что-то другое, а для нас это хорошо тем, что у нас появляется повод покинуть город!

Он рассказывает, что после беспорядков в Лхасе Тяньчжу был отрезан от окружающего мира. В его голосе слышно возмущение:

– Мы старейший автономный уезд во всем Китае, мы всегда со всеми хорошо ладили и не имеем ничего общего с беспорядками в Лхасе, а потом приходят они и ставят нам здесь танк?!

– Танк?

– Ну да, военный транспорт. – Он улыбается и бросает быстрый взгляд в зеркало дальнего вида. – Но сейчас все снова почти в порядке.

– Почти?

– Ах, мелочи. – Он вздыхает. – Знаешь, если ты хочешь зарегистрироваться в гостинице и предъявляешь тибетские документы, тебе могут сказать, что у них нет свободных номеров.

– Но так всегда было?

– Такое случалось и раньше, но сейчас это случается все чаще. Ханьцы считают тибетцев неблагодарными. Они вкладывают много денег в инфраструктуру верхних земель и не понимают, почему многие местные жители все равно не желают пускать их к себе!

Машина наполняется его смехом, таким громким и заразительным, что все начинают смеяться вместе с ним. Мы съезжаем с асфальтированной улицы и сворачиваем на гравийную дорогу. Время от времени нам попадаются хижины, перед которыми стоят женщины в платках и дети. Люди держат здесь огромных пушистых собак – тибетских мастифов. Своими гривами они напоминают львов и могут напугать даже волка.

Вот мы и у цели. Машина останавливается, я открываю дверь, делаю первый шаг по мягкой земле, оглядываюсь, и у меня захватывает дух. Изящные холмы тянутся до горизонта, за ними видна цепь гор, крутая и заснеженная. Облака проносятся надо мной, над травой, зеленой и короткой, будто газон в парке, над редкими кустами и деревьями.

Я взбираюсь на холм и падаю на мягкую землю. Мир за моей спиной начал уменьшаться, пока я не почувствовал, что вижу все его изгибы, как на карте.

Нет, Тибет не похож на Альпы. Здесь нет узких долин и пастбищ, это не просто горы, а именно горная страна. Кажется, что здесь можно вдыхать небо. Мои друзья выглядят маленькими точками внизу у ручья. У них есть табуретки, удочки и ведра. Они обещают к ужину рыбу. Время от времени ветер доносит до меня их смех.

Яки тоже выглядят, как белые точки. Они едва заметно передвигаются по зеленой равнине в поисках лучшей травы, чтобы хорошенько ее пожевать. Эти звери – тихие комедианты. Массивные туловища, густо покрытые лохмами, под ними неожиданно изящные ноги. Они стоят небольшими группами и вроде бы не хотят ничего, кроме покоя. Если к ним приблизиться, они долго будут делать вид, что не заметили этого. Но если подойти на критическую для них дистанцию, они отходят ровно на столько шагов, сколько сделал подошедший к ним. Или так: ты подошел к яку на четыре метра, и он отойдет на четыре метра в сторону. Дальше отходить ему лень, он словно говорит: «Уходи сам в другое место, высокогорье большое».

– Яки похожи на азиатских буйволов, – сообщаю я Нгодупу, когда мы в сумерках едем назад, – вроде бы такие большие и с рогами, а такие застенчивые, что все время от меня убегают!

Тибетцы разражаются громким хохотом. Нгодуп вытирает слезу из уголка глаза:

– Поверь мне, маленький Ляй, ты бы не решился подойти к рассерженному яку! Те, которых ты сегодня видел, принадлежат моему другу. Они совершенно безобидные и привыкли к людям. Иначе я бы тебя к ним не подпустил.

…Я решил не отправляться сразу в путь, а провести день в саду у храма. У меня в руках книжка, я сижу на солнышке и наблюдаю за молодым монахом, как он снова и снова обходит по часовой стрелке храм. Его волосы коротко подстрижены, он носит одежды винного цвета, в руке у него деревянные четки. Когда он заканчивает обход, я заговариваю с ним, чтобы узнать, сколько кругов он прошел. Двести, отвечает он, и пока я размышляю, сколько это километров, появляется чувство, что и мне тоже пора отправляться в путь.

На следующее утро Тяньчжу остается позади. В воздухе пахнет дождем, но меня это не останавливает. Я прохожу через заросшие деревьями аллеи и длинный населенный пункт, который кажется заброшенным. С дрожью в сердце я читаю размытую надпись на стене:

«УРА ИДЕЯМ МАО ЦЗЭДУНА!»

Это реликвия времен Культурной революции.

Впервые я вижу это выражение в такой форме, и на ум сразу приходят политические кампании, которые истощили всю страну. Я рассматриваю здание: раньше здесь была фабрика, но теперь, похоже, тут ничего нет. Если его когда-нибудь снесут, уйдут в историю и эти иероглифы. Прогресс в этой местности сметает со своего пути не только городские стены, храмы и поэтов, но и самый коммунизм.