Тут были все признаки неэффективного корпоративного управления, но, опять же, «Теранос» не была публичной компанией, а в мире частных стартапов Долины такие вещи особо не порицались. А вот то, что Холмс, похоже, скрывала эти отношения от совета директоров, было уже более интересным. Иначе зачем бы автору The New Yorker писать, что личной жизни у Холмс нет, а Генри Киссинджер с женой пытаются знакомить ее с интересными мужчинами? Если Холмс утаила от совета подробности личной жизни, влиявшие на работу, что еще она могла скрыть?

Алан сказал, что не раз пытался обсудить вопрос аккредитации и точности результатов с Холмс и Балвани как лично, так и в переписке. Но Балвани всегда либо просто отмахивался, либо спускал дело на тормозах, а во все письма добавлял в качестве адресатов юристов компании и строку: «считать подпадающим под правила адвокатской тайны».

Поскольку на лицензии CLIA было указано имя Алана как директора лаборатории, он боялся, что если случится государственное расследование, то виноватым окажется именно он. Чтобы хоть как-то защититься, он переслал множество писем на личный адрес, но в «Теранос» об этом узнали и грозили засудить Алана за нарушение соглашения о неразглашении.

Но что беспокоило его даже больше судебных разбирательств, так это опасность, которой подвергались пациенты. Он описал несколько вариантов, чем может кончиться для человека получение неверных результатов анализов крови. В случае ложноположительного результата пациент будет принимать ненужные и даже вредные для здорового человека лекарства или ляжет на ненужную операцию. Но еще хуже были ложноотрицательные результаты: пациент не узнает о болезни и может умереть без своевременного лечения.

Я повесил трубку, чувствуя характерное возбуждение, предшествовавшее появлению сенсационного материала. Так что я постарался успокоиться, напомнив себе, что это только первый шаг долгого пути. Нужно было разобраться в массе деталей, а главное, найти подтверждение словам Алана. Наша газета никогда не публиковала подобные материалы на основании информации от одного анонимного источника, какой бы подробной и интересной она ни была.

В следующий раз мы общались с Аланом уже лицом к лицу, встретившись в бруклинском Проспект-парке. Мы разговаривали и пытались не замерзнуть, а я еще одним глазом приглядывал за моими сыновьями девяти и одиннадцати лет и их другом, которые скакали вокруг. Это была последняя суббота месяца, вошедшего в журналы метеорологов как самый холодный февраль за последние восемьдесят лет.

После первого телефонного разговора я спросил у Алана контакты его коллег, кто мог бы подтвердить историю. Алан прислал семь имен, и с двумя мне удалось связаться. Они жутко нервничали и согласились дать только самые общие сведения. Одна женщина, бывшая сотрудница лаборатории, рассказала очень мало, но и этого хватило, чтобы понять — я на верном пути. Ее совершенно не устраивало то, как компания относилась к анализам, и беспокоило, что это может нанести вред пациентам. Она уволилась, потому что больше не хотела ставить свою подпись под результатами, за которые не ручалась. Второй сотрудник лаборатории — технический супервайзер — подтвердил, что в «Теранос» царила атмосфера страха и секретности.

Я рассказал Алану, что моя работа потихоньку продвигается, и его это явно порадовало. Потом я поинтересовался, когда он покажет мне скопированную переписку, и с упавшим сердцем выслушал, что адвокат рекомендовала ему стереть письма в соответствии с заявлением, которое его заставили подписать. Наличие документального подтверждения было золотым стандартом качественных журналистских расследований. Я постарался не показывать своего разочарования.

Мы стали обсуждать аккредитацию лабораторий. Алан объяснил, как компания обманывала надзорные органы, и рассказал, на каких именно коммерческих приборах обрабатывалась основная часть анализов. Это были анализаторы Siemens, что подтверждало информацию, услышанную Эндрю Перлманом, мужем Филлис Гарднер, от представителя немецкой корпорации в самолете. Вспомнил Алан и кое-что еще, раньше не упоминавшееся в разговорах, — что, по сути, лаборатория была разделена на две. В одной стояли коммерческие приборы, а во второй — «Эдисоны». Во время проверки инспектору показали только первую лабораторию, и Алан был уверен, что это тоже обман.

Затем он упомянул разработку прибора нового поколения под кодовым названием «4S», который должен был стать заменой «Эдисону». Новый прибор должен был проводить намного больше анализов, но в реальности пока так и не заработал и даже в тестовую эксплуатацию запущен не был. Работа на анализаторах Siemens предполагалась как временная мера, но стала постоянной из-за провала «4S».

Постепенно у меня начала складываться цельная картина: Холмс и ее компания надавали смелых обещаний, а теперь срезали острые углы, потому что не могли эти обещания выполнить. Можно было если не простить, то хотя бы понять, когда так поступала компания, обещавшая запустить новое приложение для смартфонов, но подобный подход в здравоохранении, где от продукта зависели в буквальном смысле жизнь и здоровье пациентов, был немыслим. Ближе к концу нашего второго телефонного разговора Алан упомянул еще одну интересную деталь: внук бывшего госсекретаря Джорджа Шульца, Тайлер, проработал некоторое время в «Теранос», а потом уволился. Алан не знал, что стало причиной ухода Тайлера, но подозревал, что там тоже не обошлось без конфикта. Я забивал заметки по разговору в свой iPhone и добавил Тайлера Шульца в список потенциальных источников информации.

За несколько следующих недель мне удалось добиться кое-какого прогресса в расследовании, но возникли и новые трудности. Стараясь подтвердить или опровергнуть полученную от Алана информацию, я попытался связаться с двумя десятками бывших и действующих сотрудников «Теранос» — большинство просто не отвечали на звонки и письма. Те, до кого мне удалось дозвониться, говорили, что подписали железобетонное соглашение о неразглашении и боятся, что компания засудит их за его нарушение, если они что-нибудь мне расскажут.

Один сотрудник, работавший некоторое время на руководящей должности в лаборатории «Теранос», согласился рассказать некоторые вещи строго неофициально. Здесь крылось важное для журналиста отличие от бесед с Аланом и двумя другими сотрудниками, с которыми мне удалось поговорить. Алан и коллеги согласились общаться на условиях анонимности. Это означало, что я могу использовать для своего будущего материала все, что они сказали, но не раскрою их личности. Но то, что сообщалось неофициально, я не мог использовать в печати вообще. Тем не менее разговор не был совсем уж бесполезным: все, сказанное раньше Аланом, подтвердилось, и это дало мне стимул продолжать копать. Мой новый знакомый закончил свой рассказ такими словами: «По сути, “Теранос” пытается на ходу строить автобус, в котором уже едет. В процессе наверняка кого-то угробят».