не находят себе должного резонанса. Конечно, религиозный подъем нашей эпохи не пропал даром. К новаторам относились подозрительнее, массы сделались требовательнее. Но ведь обмирщились и нищенствующие ордена, и массы не выдвигали новых апостолов. Радикализм религиозного чувства упал. Любопытный факт — большинство канонизаций, обретений и перенесений мощей и реликвий относится или к XII–XIII вв. или к XVI в.

Правда, до некоторой степени исследователь делается жертвой иллюзии. Необходимо считаться с целым рядом обстоятельств нерелигиозного ряда, которые способствуют обнаружению ранее более скрытой религиозной жизни масс и облегчают религиозную эволюцию и ее наблюдение. Ведь как раз на рассматриваемую эпоху падает обусловленное экономическим развитием быстрое изменение социальной структуры общества. На первое место выдвигаются город и городская культура. В городе ключом бьет общественная жизнь, всплывают и роятся экономические ассоциации. Ослабевают перегородки и между отдельными городами; сильнее в стране движение, больше общения и общественной жизни. Указывалось на роль вагантов в распространении новых религиозных идей. В XIII веке они не нужны. Прежде религиозное течение создавало новые храмы и монастыри, выхватывая из мира отдельных лиц, редко захватывая целый город. Монастырь служил целям индивидуального спасения, и влияние его на мир ограничивалось в бенедиктинском уставе и его ответвлениях. Деятельность же премонстранцев, ставивших одной из своих целей влияние на клир и на мир, по результатам своим была ничтожна, особенно в Италии. Теперь монастыри, приблизились к городу или вошли в его ограду, город подошел к ним или вобрал их в себя. Теперь слова проповедника, кто бы он ни был, находят себе отклик в более широких слоях, передаются из уст в уста с большей легкостью и быстротой. Социальные узы связывают не маленькую группу людей, а город с его областью и выходят за ее пределы. Волна, поднятая проповедью, не встречает себе тотчас же препятствия, не отскакивает назад от близких, слишком близких берегов, а свободно катится по широкой поверхности и теряется из глаз прежде, чем замирает. Постоянный обмен мыслями и чувствами все более социализует религию, превращает ее из дела индивидуального сознания в общее дело, разбивает перегородки семьи, вичинии, коммуны. И в то же время социальная жизнь уже создала формы деятельности для значительных групп, предшествующее развитие хранило в этих формах религиозную жизнь и, начав приспособлять их к политическим и социальным задачам, толкало мысль на организованное выделение религиозного элемента. Таким образом, эволюция общества облегчала распространение и обнаружение религиозных идей и чувств, сплочение около одного идеала многих людей и их организацию, путем ли использования уже выработанных форм организации или благодаря образовавшимся социальным навыкам. И в связи с этим становится понятным, почему религиозное движение нашей эпохи обнаруживается в городах и, видимо, увлекает преимущественно массы городского населения, почему оно сильнее всего выражено в северной и средней Италии. Но, конечно, не изменение социальной структуры вызвало подъем религиозного чувства. Оно только способствовало его обнаружению и социализовало его проявления.

Рассматривали религиозные движения XII–XIII веков как реакцию на новые экономические течения. Единственной базой подобного предположения, развитого Птазером, совершенно неосведомленного именно в религиозной жизни нашей эпохи, может быть только привнесенная извне схема. Она одна и связывает своими грубыми линиями экономическое развитие и религиозные движения. Религиозный подъем не может быть приурочен к какому-нибудь определенному социальному классу В катаризме замешана местами вся знать, еще в XII в. «радовавшаяся побасенкам еретиков», и кончается он, как показывает Молинье, не в городе, а в деревне. Доминиканские милиции по социальному составу своему приближаются скорее всего к знати. Сам доминиканский орден отнюдь не вербуется из низших классов общества. Францисканцы увлекают не только простых, но и знатных, а движения в роде Аллилуйи и флагеллантства захватывают все слои городского и сельского населения. Правда, и в XII–XIII вв., как и ранее, религиозное возрождение интенсивнее и ярче в низших слоях. Среди них распространяется арнольдизм, из них выходят гумилиаты. Вальденсы рассчитывают главным образом на них, как их же имеет в виду демагогия катаров. Это и понятно. Для угнетенных религия могла казаться единственным прибежищем и утешением. Для них идея царствия Божия могла сочетаться с социальными мечтами. Но и только. Был ли выдвинут какой-нибудь план, хотя бы самый неопределенный, социального переустройства? — Нет. Даже Арнольд хотел преобразовать только церковь. Найдем ли мы где-нибудь нападки на современный строй? — Нет. В момент обострения социальных противоречий и призывов к миру бедняки изобьют досмерти хлебопеков и ростовщиков. Какой-нибудь Иоанн Виченцский будет доказывать несовместимость ростовщичества с христианскою жизнью. Но и только. Не XII–XIII века, а и все средневековье и XIV в. понимали несовместимость полного осуществления христианского идеала с жадным стремлением к обогащению, но примиряли последнее со средним идеалом христианина-мирянина. Принципиально вопрос о несовместимости с христианской верой современного социального строя не возникал, чувствовался менее, чем чувствуется теперь. Мысль верующего и угнетенного критиковала эксцессы, а не существо дела, направлялась против отдельных лиц, а не социальных групп. А какое же религиозное движение вплоть до XX века не отвергало и не порицало богатеев и кулаков? Глaзер думает, что к идеалу апостольства обратились потому, что видели в нем антитезу современной экономической жизни. В действительности ближе к истине обратное — эту антитезу видели потому, что идеал праведности всегда и везде был апостольством. Да и видели ли эту антитезу? Признаков такой прозорливости я не вижу. Нигде нет отрицания современности во имя апостольства, кроме как в катаризме, а в нем отрицается не современность, а всякая жизнь вообще. Нигде не найти и боевого настроения. Апостолы-францисканцы занимаются и полевыми работами, и ремесленным трудом. Гумилиаты считают совместимым с религиозною жизнью занятие ремеслом и обогащение. Терциарии освящают религией экономическую деятельность современности и т. д. Все «мирское» движение совершенно не умещается в шаблонную схему. Я уже не говорю о таких явлениях, как развитие культа святых, рост орденских богатств, чудеса и пр. Социальные противоречия могли играть некоторую роль, способствуя религиозной восприимчивости, облегчая распространение новых учений и т. д. Но отсюда до «теории» Глазера, не заслуживающей даже серьезного к себе отношения, еще очень далеко. Причины религиозного подъема XII–XIII вв. следует искать не в области социальных и политических нестроений, а в сфере самой же религиозной жизни.

3. Вульгарное объяснение религиозных движений средневековья ставит их в связь с обмирщением церкви. Церковь от ног до темени была запятнана пороками и преступлениями. Священник без конкубины, монах не обжора, не пьяница и не развратник были редкими исключениями. И всякое движение исходило из протеста против вавилонской блудницы — церкви или с этим протестом сочеталось. Правда, Франциск и Доминик не были протестантами; но последний был очевидным маньяком,