— Кажется, есть! — обрадовался Игорь.

Первая его улыбка за утро! Бедный жених! Или муж? Или отчим?

Дочь снова принялась лягать меня в печень. Пришлось положить руку на живот и придавить ее капризы.

— Игорь! — Другой рукой я накрыла его ладонь и постаралась улыбнуться широко, до коренных зубов под коронками. — Никаких трат с твоей стороны! Только информация! Где находятся: первое — отделение моего банка; второе — магазин секонд-хенда; третье — женская консультация; четвертое — рынок или продуктовый магазин?

— Все тебе покажу! Вот только женская консультация… не имею понятия.

— Можно по телефонной справочной выяснить, — улыбнулась я.

И принялась говорить об Алапаевске. У меня давняя привычка перед посещением нового места заранее как можно больше узнавать о нем. С появлением Интернета это стало совершенно просто.

Игорю было приятно, что я знаю историю Алапаевска, начавшуюся в восемнадцатом веке с открытия железоплавильного завода, что хочу посетить музей Чайковского, который провел здесь детство, побывать на месте казни царской семьи, где построили часовню, и съездить в музей деревянного зодчества в двенадцати километрах от города.

На самом деле ни на какие экскурсии я не собиралась — не до культурной программы. Хотелось доставить удовольствие Игорю. Ведь любой человек ценит, когда его родиной интересуются и прославляют ее. Цель моя почти была достигнута — Игорь улыбался и активно поддерживал краеведческий разговор. Но тут я совершила промашку.

Ползая в Интернете с запросом в поисковых системах на «Алапаевск», я попала на сайт городского детского дома. И порадовалась за сироток: на фото они выглядели не несчастными, а, напротив, очень довольными. Жизнь у них, если судить по выложенным материалам, била ключом. Сайт сделан на хорошем профессиональном уровне, а призывы о спонсорстве и добровольных пожертвованиях — корректные и без попрошайничества.

По мере того как прославляла Алапаевский детский дом, лицо Игоря становилось все мрачнее. А потом он разразился гневной тирадой в адрес директора детского дома, с которым был на ножах.

Типичная внутрикорпоративная склока, поняла я.

Соперничество двух примерно равных по силе, профессиональным данным, уровню занимаемой должности коллег.

Я свела разговор к шутке. Проводила Игоря на работу.

* * *

Музей Чайковского мог подождать, а в детский дом обязательно наведаюсь. Конечно, хочется надеяться, что роды мои пройдут благополучно, что я останусь жива и здорова. А если нет? Конечно, не хочется думать, что Лешка бросит новорожденную сестру на произвол судьбы. А если бросит? Конечно, Любе ничего не стоит с ее-то деньгами пристроить малышку. А если Люба не захочет? Я была обязана рассмотреть все варианты. В том числе и откровенно горькие: Игорю, Сергею и, самое печальное, Олегу девочка даром не нужна. Я решила написать на случай собственной смерти письмо-завещание, в котором четко расписать судьбу дочери, в том числе и в варианте хорошего детского дома.

Наше с Игорем совместное житье нельзя было назвать семьей, или союзом друзей, или коммуной.

Это было сосуществование беременной домработницы и занудного ответственного квартиросъемщика. Хозяин на работницу не посягал, не домогался, она в полнейшей безопасности спала на диване в большой комнате. Но фактически взяла мужика на довольствие.

На свои деньги я покупала продукты, средства гигиены и прочие бытовые мелочи. Готовила, убирала, стирала, утюжила белье. При этом жесточайшим образом экономила деньги, которые очень понадобятся после рождения ребенка. О геле для душа, дорогих шампунях и кремах для лица было забыто. Детское мыло, зубная паста отечественная, стиральный порошок из самых дешевых, средство для мытья плиты и раковин — разбавленный водичкой песок за три копейки. Я купила минимум белья и одежды, каждый вечер стирала, чтобы наутро иметь чистое.

Постепенно мое скупердяйство дошло до раздельного питания с Игорем, о чем он не подозревал. Раздельность касалась и продуктов, и времени принятия пищи. Пока Игорь был на работе, я втихую лопала. Он приходил, я накрывала ужин и сама только чай пила. Готовила Игорю котлеты из подозрительного, но крайне дешевого фарша, себе покупала двести грамм парной телячьей вырезки.

Он ел макароны на гарнир, я — рыночные овощи.

Ему — минтай, мне — кусочек лосося. Ему — маргарин, мне — хорошее сливочное масло. Игорь довольствовался магазинным творогом, справедливо названным «массой», а себе я покупала крестьянский настоящий творог. Трескала фрукты и тщательно прятала в мусорном ведре огрызки от яблок и косточки от слив.

Мне не стыдно признаться! Стыдно — это когда есть выбор между честным и бесчестным, собственным благом и чужим комфортом. У меня выбора не было! Смысл моего бытия, всех предыдущих и последующих поступков, жертв и лишений сводился к идее блага для ребенка, с которым у нас временно был общий организм. Если бы моей девочке требовалась свежая кровь, я бы ходила на бойню или стала вампиршей. Отдаю отчет: у меня произошло искривление сознания, а вместе с ним — моральных норм и этических принципов. Но кто сказал, что вырастить в себе здорового ребенка может только восторженная альтруистка? Я плюну этому мудрецу в лицо!

Без чего я бы определенно погибла — это без книг. Забери у меня книги — и я скончаюсь, увяну, засохну, никакие витамины и рыночные продукты не помогут. К счастью, у Игоря была небольшая библиотека. Я ее вмиг прочитала, насладившись полным собранием сочинений Джека Лондона и Тургенева, детективами советской поры про хрустально честных милиционеров-следователей и русскими народными сказками. Осилила «Занимательную физику» для младших школьников, но сломалась на физике для старшеклассников. Пришлось выдержать долгую беседу с Игорем по теме «как это ты жить не можешь без книг?», применить шантаж: «если ты меня любишь, то носи книги из городской или школьной библиотек!», даже слегка всплакнуть, что стало решающим аргументом, заметно напугавшим Игоря. Он стал приносить мне книги, поражался скорости моего чтения и, кажется, забавно не верил, что я действительно перевариваю такую груду литературы. Но, с другой стороны, и допустить, что я требую книг ради перелистывания страниц и рассматривания обложек, он не мог. Противоречие!

Игорю со мной было… не плохо, но и не хорошо. Идеал лучше иметь не в соседней комнате, а на расстоянии, географическом или временном.

Чем расстояние больше, тем идеал дороже.

Случаи, подобные Игореву, описаны в литературе (хотя и без толкового анализа) и не так уж редки в жизни.

Например, у недавно прочитанного мной Тургенева в «Отцах и детях» дядюшка Аркадия Кирсанова имел в молодости страстную роковую любовь. От нее остался портрет на стене. Дядюшка, блестящий перспективный офицер, ушел в отставку, похоронил себя в деревне, сидит под портретом и гордо чахнет. (Хотя на самом деле влюблен в простую земную женщину, жену брата. Но это уже другой виток, который гениально наметил Тургенев.)