— Эй, русский!

Кто-то настойчиво трясет меня за плечо. С трудом разлепляю непослушные веки, пытаюсь сфокусировать мутный, плывущий взгляд. Черт, все-таки вырубился, не дождался.

— Эй, русский! Подъем!

Наконец из плавающей перед лицом туманной мглы материализуется улыбающееся лицо Руслана.

— Ну и здоров же ты дрыхнуть, герой. Еле тебя добудился. Вот держи, обедать пора!

Рефлекторно сжимаю пальцами сунутую мне прямо в руки консервную банку, в нос бьет неповторимый аромат разогретой армейской тушенки. Не нынешних соевых подделок, а той, из настоящего мяса, памятной по давнишней военной службе. Похоже, осетины распотрошили какой-нибудь еще советский склад НЗ, сейчас таких консервов уже не выпускают, навострились разбавлять мясо туалетной бумагой, сволочи. С наслаждением втягиваю раздувающимися ноздрями запах мяса. Постепенно прихожу в себя, возвращается способность мыслить, а вместе с ней и память. Благодарно улыбаюсь Руслану, но все же уточняю:

— Ты хотел сказать завтракать, наверное? До обеда еще дожить надо!

— Завтрак, ты уже продрых, соня, — смеется он, хитро подмигивая.

Удивленно кошусь на тикающие на его запястье часы. Стрелки подползают к трем часам пополудни. Вот это ни хрена себе, прикрыл на секунду глаза. Пять часов, как с куста, даже и сам не заметил. То-то организм себя гораздо бодрее чувствовать стал, даже тяжесть в голове потихоньку ушла. Ну, ладно, проспал, так проспал, чего уж теперь. Хватаю заботливо вставленную в банку алюминиевую ложку и зачерпываю плавающее в растопленном жире мясо. С наслаждением пережевываю, давясь и стараясь побыстрее проглотить попавший в рот кусок. Только сейчас я ощутил насколько голоден. Несколько ближайших минут мне не до расспросов об окружающем мире, я полностью поглощен процессом поедания тушенки, и лишь когда банка показывает блестящее жестяное дно, я начинаю есть более размеренно, сыто отдуваясь и посматривая по сторонам.

Тянущийся под зданием разрушенной школы подвал буквально набит самыми разными людьми: тут и местные жители, сбежавшиеся сюда в поисках защиты, и ополченцы, вымотанные до предела ночными боями, и черные комбинезоны спецназа осетинского МВД… Короче каждой твари по паре… Сбродный отряд из нескольких групп местных ополченцев, добровольцев из Северной Осетии и бойцов местного спецназа, общим числом человек около сотни, закрепился здесь в самом начале штурма. Школа была расположена довольно удачно с точки зрения обороны. Подходы хорошо просматривались, а толстые стены выстроенного еще на заре коммунизма здания представляли собой достаточно надежную защиту от осколков и пуль. Минимально дооборудовав в фортификационном отношении первый этаж и подвал осетины смогли укрепиться здесь достаточно прочно и выдержали несколько грузинских атак. Финал последней с использованием танковой поддержки, мы с Русланом наблюдали лично. Грузины предпочли не связываться с отчаянно дерущимся гарнизоном и просто обтекли здание школы по периметру, закрепившись в соседних домах. Теперь оттуда изредка постреливали по позициям на первом этаже пулеметчики и снайпера. Им отвечали редким автоматным огнем дежурившие у импровизированных бойниц ополченцы. С разнесенного в пыль второго этажа, пытались работать двое спецназовцев, вооруженных снайперскими винтовками, но без особого успеха.

Основная же часть защитников школы сейчас отсиживалась в относительно безопасных подвальных помещениях. Тут же развернуто было что-то вроде пункта выдачи продовольствия и маленького лазарета для раненых. Лазарет представлял из себя несколько раскладушек и матов из школьного спортзала набросанных в дальнем углу. На них вповалку лежали тяжелораненые бойцы, резко выделяясь в подвальном полумраке кипельно-белыми бинтовыми повязками. Оттуда слышалось неразборчивое бредовое бормотание, тихие сдавленные стоны, тянуло тяжелым густым духом крови и смерти. И ополченцы, и прячущиеся в подвале женщины с детьми старались лишний раз в ту сторону не смотреть, а если надо было пройти мимо по какой-нибудь надобности, то прижимались аж к противоположной стенке, только бы быть оттуда подальше. Усталый фельдшер в грязном, перепачканном бурыми пятнами белом халате сидел между матами и раскладушками на деревянном ящике и тяжело раскачивался всем телом из стороны в сторону. Он тоже смертельно хотел спать, но за ранеными требовалось постоянно присматривать, а заменить его было некем. Поэтому фельдшер периодически взбадривал себя какими-то мелкими разноцветными таблетками, которые глотал целыми упаковками и от этого на некоторое время становился энергичным и возбужденным, правда, чем дальше, тем быстрее проходило действие этого чудо-средства.

Ополченцы сидели сбившись в тесные кружки, лица их были мрачны и угрюмы, вообще по всему подвалу незримо витал давящий дух безысходности, обреченности и поражения. Спецназовцы, более выдержанные, устроившись тут же на полу, нарочито громко обсуждали, когда нужно ждать в городе русские танки. Подсчитывали часы и минуты необходимые на подъем по тревоге и распределение боевых задач, вычисляли среднюю скорость колонн бронетехники во время движения по горным дорогам… Цифры у них получались каждый раз разные, но все более и более утешительные… По их прогнозам танки должны были оказаться здесь с минуты на минуту… Ополченцы, для которых, как я понял, это все собственно и говорилось, смотрели на спецназовцев хмуро, исподлобья… Они уже не верили в помощь, они не верили в русские танки и практически смирились с тем, что совсем скоро умрут. Все понимали, что следующего штурма им не пережить. Слишком мало оставалось патронов, слишком ненадежны были оборудованные укрытия, вряд ли могущие защитить от огня прямой наводкой из танковых пушек… Все, более менее разбиравшиеся в военном деле, отдавали себе отчет, что до сих пор удержаться им удалось только потому, что грузины еще не брались выковыривать их отсюда всерьез, решив оставить напоследок и просто заблокировав со всех сторон своими постами. Вообще стрельба в городе потихоньку стихала. Артиллерия давно уже не била по кварталам, опасаясь нанести удар по своим, а редкие очаги обороны, грузины тщательно обкладывали со всех сторон, так же, как и эту школу. Практически город был взят. Осталось только додавить сопротивление в отдельных местах. Но это уже локальные тактические задачи, мало влияющие на общее положение дел.

Руслан ткнул меня локтем в бок, оскалился невесело:

— Ну что, русский, вместе умирать будем. Что-то не торопятся твои земляки нам на выручку. Видно, не судьба…

Я в ответ безразлично пожал плечами. Что я мог ему сказать? Что я не отвечаю за невыполненные обещания своего президента? Что верю в то, что российская армия все же придет? Что она на подходе и просто задерживается? Повторить тот расчет времени, что в угоду летящим минутам все больше и больше увеличивали пытающиеся таким образом успокоить гражданских, предотвратить неизбежную панику, спецназовцы? Если честно, то я не верил, что Россия все же вмешается, что рискнет пойти против столь важного для нее в последние годы мнения мирового сообщества, что покажет наконец свою военную мощь, огрызнувшись в ответ на задуманную новыми хозяевами планеты масштабную провокацию. Не верил, и не хотел ни в чем убеждать тех кто был вокруг… Вообще не хотел обсуждать эту тему. Я просто готовился умереть вместе с ними. Биться до последнего патрона и погибнуть в бою. На этот раз я перешел невидимую границу, поступил так, как велело мне сердце, и теперь намеревался до конца исполнить взятые на себя обязательства. Назвался груздем, полезай в кузов. И никак иначе. К сожалению, а может быть к счастью, нет сегодня рядом со мной мудрого, ответственного за мою непутевую жизнь старшего лейтенанта, который так же, как семнадцать лет назад, заставил бы меня отойти в сторону, просто смотреть, не вмешиваясь в чужой, не нужный конфликт. Увы, теперь уже так не прокатит, я сделал свой выбор, когда взял в руки оружие раненного ополченца. И очень символично, что это оказался тот самый автомат, что уже не выстрелил однажды там на горной дороге. Сегодня он полностью вернул свое, взяв жизнь того человека, который тогда остался в живых лишь по слабости моего мальчишеского характера. Теперь кончено, долги розданы, совесть чиста, а мысли ясны и холодны, как хрусталь. Больше ничего не связывает меня с этим миром, пуповина лопнула, я свободен и умру без протестов и сожалений. Умру, как и положено мужчине и воину, с оружием в руках, защищая правое дело… И думаю, такой перспективе можно лишь позавидовать. Мертвые срама не имут… Сегодня я сделал все, что только мог, и стыдиться мне нечего…