— Ага! — Паскаль ткнул в нее толстым пальцем. — Значит, ты все-таки солгала! Признавайся, что еще было в лодке или рядом с ней?

Повисла долгая пауза. Паскаль мрачно ждал. Бамбаркар глядел на него исподлобья. С улицы несся детский гомон.

— Либо вы сотрудничаете, либо я сам обыщу жилище.

— Принеси, тетя, — обратился племянник к Джанибаи на диалекте.

Та неохотно достала из угла небольшой газетный сверток. Внутри лежала влажная, изорванная золотистая дупатта, расшитая узором из ниспадающей изумрудной листвы. С краю — ярлык «Прелестной моды», роскошного магазина на Колаба-козуэй.

— Ага, так вы у нее еще и ду патту слямзили? — рявкнул Паскаль.

Опомнившись и подобрав плащ, он приказал Бамбаркару отнести Мизинчика в джип. Офицер поднял девочку с раскладушки, его ноги, тонкие, как спички, задрожали.

— Я отвезу ее в больницу. — Паскаль уже примерял роль благодетеля. — Ее семья очень обрадуется, что я спас малышку. Но через пару часов я вернусь. А Бамбаркар останется здесь и будет поджидать вашу дочь Авни. Либо она придет сюда, либо вы оба завтра вечером окажетесь за решеткой.

— Я все сделаю как надо, — пообещал Бамбаркар. Он тоже уже предвкушал, как, оставшись единственным представителем власти, будет важно постукивать своей бамбуковой латхи[194]. Его потное лицо раскраснелось от удовольствия.

Тут закашляла проснувшаяся Мизинчик.

Паскаль, не мешкая, приступил к допросу:

— Назови мне, девочка, свои имя и фамилию.

Мизинчик смотрела безучастно.

— Ладно, я знаю, кто ты. — Он глубоко вздохнул и самодовольно выпятил грудь, затем приподнял подбородок Мизинчика. — Расскажи-ка мне, что произошло прошлой ночью?

Мизинчика бросало то в жар, то в холод, но она все равно не хотела говорить с этим грубым полицейским, которому инстинктивно не доверяла. Внезапно взгляд ее наткнулся на знакомую дупатту, которую Паскаль держал под мышкой.

— Отдайте мне ее! — прошептала девочка.

— Разве она твоя? — вопросил Паскаль, взмахнув накидкой. — Или, может, Милочки Лавате?

Мизинчик не смогла сдержать удивления: «Что им еще известно?»

— Она увезла тебя из дому, так ведь? — Паскаль быстро глянул на Бамбаркара, словно говоря: «Смотри, придурок, видишь, как я одним махом раскрываю оба дела?»

Помощник младшего инспектора изобразил восхищение.

— Говори, где она? — спросил Паскаль. — Нутром чую, что Милочка и Авни тоже вчера были вместе.

Мизинчик стиснула губы, пытаясь совладать с чувствами.

— Начни с того, что случилось с Милочкой, когда вы обе добрались до Колабы.

«Зачем Милочка-диди хотела меня утопить?» — вертелось в голове Мизинчика, пока неясные события прошлой ночи развертывались перед ее глазами. С ослепительной ясностью она вспомнила жуткий Милочкин голос, сокрушительный жар в груди, словно что-то вселялось в ее тело, и роковой удар весла.

— Послушай, девочка, расскажи мне, что произошло с Милочкой, а не то я посажу твою Маджи в тюрьму.

— Вы не имеете права!

Паскаль рассмеялся:

— Еще как имею. Я могу сделать все, что захочу. Только представь, как твоя жирная бабуля томится в переполненной камере, в компании норов и даку — бандитов и уголовников.

«Я не отдам ему Маджи. Ни за что на свете».

— ГОВОРИ ЖЕ!

Для острастки Бамбаркар хорошенько встряхнул девочку.

Мизинчик плюнула ему в лицо. «Я не допущу, чтобы Маджи посадили из-за меня в тюрьму. Я сама во всем виновата, это я подружилась с призраком и… Милочка…»

Она спрятала лидо в ладонях, но слова ее прозвучали четко:

— Я ее убила.

Доктор М. М. Айер завтракал в больничной столовой луковым омлетом, когда из реанимации примчался мальчик с блокнотом. За трапезой доктора наблюдал поставщик продуктов, высматривая признаки гастрономического удовлетворения. Мальчик протянул блокнот. Там было написано: «Принят ребенок с высокой температурой», а ниже пояснялось: «Семья Джагиндера Миттала».

Врач расписался и поставил время: 9 утра. Мальчик ушел. Обычно доктор выжидал не менее получаса, прежде чем явиться в палату: закусывал омлет идли[195]или даже выходил во двор перекурить. Но сегодня в палате его нетерпеливо поджидала Маджи или, как минимум, Джагиндер, так что доктор Айер, отодвинув тарелку, схватил свой белый халат и направился в педиатрическое отделение.

Он не забыл надеть халат перед входом, дабы не придрался этот цербер, главный врач Бобби Бансал, который мог запросто оштрафовать на двадцать пять рупий. Накануне вечером он застукал одного бедолагу, курившего в хирургическом отделении, и мигом вышвырнул из больницы, отказавшись принять от его семьи подношение и восстановить беднягу в должности. Доктор Айер задержался перед дверью, зачесал назад волосы, поправил на шее стетоскоп, погладил неврологический молоточек и блокнот в одном кармане, достал ручку из другого.

Мизинчика уже доставили в отделение, на тележке со скрипучими колесиками.

— Ваша пациентка, доктор сахиб, — сказала старшая медсестра, христианка из Кералы по имени Мэри. На ней была белая форма и белоснежная шапочка — в отличие от младших сестер в бело-голубых шапочках. Темные волосы аккуратно собраны пучком на затылке. Мэри была не замужем и жила в общежитии для медсестер за больницей, куда не пускали мужчин — ни приятелей, ни врачей, ни даже родственников.

Мизинчик лежала в дальнем конце зеленой палаты с единственным зарешеченным окном, где возбужденно жужжали целые стаи жирных мух, привлеченных запахом мочи и дезинфицирующего средства. Ленивый вентилятор на потолке сонно перегонял микробов с одной койки на другую и обратно. Мэри поставила перед койкой Мизинчика грязную матерчатую ширму.

— Так-так, — сказал доктор Айер, изучая историю болезни. Повышенная температура, пульс учащенный, давление в норме. О стуле и моче пока никаких записей. На отдельной странице — дополнительные сведения, в частности, о зеленоватых выделениях при кашле.

— Пневмония, — объявил доктор и, записав диагноз в истории болезни, передал листок сестре Мэри, которая повесила его на спинку кровати. — Начинайте колоть ей пенициллин.

— Да, доктор-сахиб.

Айер удивленно отодвинул ширму и огляделся, словно что-то потерял:

— А где же родственники?