Сбросив скорость, вы сворачиваете на Марион, и уже через несколько кварталов нищенский бедлам скрывается из вида. На смену караванам магазинных тележек приходят роскошные автомобили – пережитки прошлого, украшенные по случаю праздника пасхальными символами. Ваше сердце смягчается, обвиняющие нотки в голосе звучат глуше:

– Ларри, ты прямо какой-то борец с деньгами.

Даймонд издает половинку «хи-хи». Нижнюю половинку.

– Это все равно что сказать: ты борец с граблями.

– Но…

– Или сказать: ты борец с дублером.

– С каким еще дублером?

– С каскадером, выполняющим опасные трюки за главного героя.

– А-а! – говорите вы, хотя и не понимаете, что он имеет в виду.

– Неужели я настолько тупой, что меня можно принять за аскета? За одного из этих саморазрушающихся нищих снобов? Ты когда-нибудь встречала аскета, который выглядел бы так весело и беззаботно? Покажи мне хоть одного святого – только чтобы он был личностью яркой, творческой, привлекательной, а не сексуально обделенным эгоцентричным мазохистом, считающим себя лучше других лишь потому, что он живет в дерьме и мучениях! Люди, стремящиеся к нищете, столь же пусты и властолюбивы, как и люди, стремящиеся к богатству. И те, и Другие страдают острым недостатком воображения.

– Да, этим ты точно не страдаешь!

– Принимаю за комплимент. Тем более что в детстве, будучи аутичным ребенком, я вообще не знал, что такое воображение. К шести годам я был прозаичнее, чем бухгалтерские счеты.

– Правда? Я помню, ты говорил, что был аутичным ребенком… Но я думала, ты шутишь!

– Для тех, кто на особом листке, весь мир – шутка, даже аутизм. Однако шутки бывают хорошие и дурные; аутизм, например, дурнее, чем анекдот про двух червяков.

– Я мало что знаю об аутизме. А доктора, наверное, еще меньше.

– У меня есть своя теория, с которой вряд ли согласится хоть один доктор. В отличие от обычных эмоциональных отклонений, возникающих, как учил папаша Фрейд, вследствие какой-нибудь детской травмы, аутизм – результат предродовой травмы, то есть события, происходящего, когда мы еще плаваем в околоплодных водах, как рыбешка. Я, кстати, употребляю слово «рыбешка» в буквальном смысле. Ты ведь знаешь, мы начинаем как морепродукты.

Не желая развивать эту тему, вы быстро спрашиваете:

– А как ты с ним справился? С аутизмом?

– Дельфины вылечили.

О боже! Вы так смотрите, что он говорит:

– Не надо так на меня смотреть! Прибереги этот взгляд назавтра, для патриотов «дискотеки». Когда мне было восемь, родители отвезли меня и сестер во Флориду, где можно было плавать с дельфинами. После первого же часа в воде я выбрался на берег и попросил бутерброд с ореховым маслом. До того момента я вообще не говорил, ни одного слова. На следующий день все повторилось, и на этот раз, выйдя из воды, я обнял своего отца. То есть впервые в жизни по своей воле прикоснулся к другому человеку. Отец взял отпуск, мы задержались в Грэссики на несколько месяцев, и я каждый день плавал с дельфинами. К девяти годам я стал, как говорится, «нормальным» мальчишкой. Большим хулиганом, да, но с психиатрической точки зрения вполне нормальным.

– А как…

– Аутичные дети погружены в себя. Дельфины прорвали оболочку, заплыли внутрь и вытащили меня на свет. Как им это удалось? Дело в том, что мы с ними общались на одном уровне. На потайном внутриматочном подводном уровне. Аутичные дети эмоционально продолжают пребывать в утробе матери. Под водой. Им не о чем говорить с сухопутными существами, жизнь на воздухе им чужда. Дельфины смогли показать мне, как перейти из жидкой среды обитания в газообразную, и сразу все стало на свои места. Известно, что от многих видов депрессии можно избавиться, разглядывая рыбок в аквариуме.

– Поэтому ты и…

– Номмофил? Ну, не совсем. Хотя по сравнению с другими я, пожалуй, более склонен делать далекоидущие выводы из древних водных традиций племени бозо… Но это тебе неинтересно. Ты хочешь поговорить о деньгах.

– Так нечестно. Деньги – не единственное, что меня интересует.

– Ну, не надо щетиниться. Было бы ненормально, если бы ты не стремилась к изобилию. Изобилие всех мастей – материальное, эмоциональное, интеллектуальное, духовное – должно быть целью каждой более-менее стоящей личности. Но к какой из этих категорий отнести деньги? На первый взгляд – естественно, к материальной! Однако дядюшка Ларри не согласен. Дядюшка Ларри говорит: «к духовной». Деньги – наверное, величайший из наших гуру, более авторитетный, чем целый стадион индийских йогов. Ничто не в силах совратить святого паломника с пути быстрее, чем деньги. А ведь это одна из важнейших функций духовного учителя. Не наставлять на путь, а наоборот, сбивать с него. Сбивать, пока мы не научимся сами, без посторонней помощи держать направление, несмотря на тычки учительского посоха, несмотря на влекущий запах морковки. Лишь тогда наше путешествие к переменам не ограничится фальшстартами и истериками. Когда дело доходит до освещения внутренней структуры сознания, до выявления его слабостей и недостатков, ничто, даже любовь, не даст луч такой яркости, как деньги. Поступки, которые мы готовы совершить во имя их обретения и сохранения, эмоции, связанные с обладанием ими, с их утратой, – все это раскрывает нас донага.

Жадность и щедрость, по сути, очень близки: и то, и другое свидетельствует о неуверенности и эгоизме. Хочешь узнать, настолько ты труслив и неуверен, насколько раздуто твое «Я», есть ли у тебя шанс удержаться на пути, – посмотри на свое отношение к деньгам! Деньги – плохой слуга, но замечательный хозяин. Хорош был бы дядюшка Ларри, если бы стал между учеником и учителем!

Ну и как это прикажете понимать? Значит, он согласен подключиться к игре на нефтяных фьючерсах?

Вы продолжаете размышлять о нюансах даймондовской проповеди – но тут машина подъезжает к заграждениям вокруг отеля «Сорренто».

Ферст-Хилл никаким образом – ни физически, ни тематически – не связан с Первой авеню. Между ними как минимум двенадцать кварталов. Более того, жители Сиэтла, говоря о Ферст-Хилл, обычно называют его Пилюлькин-Хилл, что связано, должно быть, с высокой концентрацией в этом районе больниц, поликлиник, медицинских учреждений и аптек. Здесь находится и психушка «Харборвью», куда грубияны Сесил и Смоки грозились вас упечь, и онкологический исследовательский центра Фреда Хатчинсона, а на северной стороне холма, нависая над центром города и заливом Пьюджет-Саунд, расположился старый отель «Сорренто», небольшое опрятное заведение в средиземноморском стиле, пользующееся популярностью среди любителей уединения и тишины в сочетании с урбанистической роскошью. Не исключено, что доктора Ямагучи тоже привлекли эти параметры, хотя, вероятнее всего, его поселили в «Сорренто» потому, что рядом находятся лабораторные корпуса онкологического центра. Так или иначе, этот тихий отель, неоднократно укрывавший звезд шоу-бизнеса от назойливой толпы, с приездом доктора Ямагучи разом утратил претензии на уединенность и спокойствие.