Я терял интерес, и единственная причина, по которой я продолжал трахаться, заключалась в том, чтобы все закончилось, надеясь и разочаровываясь в бездарной разрядке.

Часто секс надоедал мне до слез, даже с кнутом, кляпом и веревками.

Часто я обходился без него неделями, потому что хлопоты и драма, связанные с поиском подходящей для траха дырки, того не стоили.

И только в ту ночь на утесе я испытал самую сильную и быструю разрядку за... целую вечность.

Я решил, что трах будет более приятным, но я не знал, что это приведет меня на неизвестную территорию. У меня достаточно хорошие навыки дедукции, чтобы понять, насколько сильно Глиндон меня заводит, даже не пытаясь — до сих пор не могу точно определить, почему, — но влечение, несомненно, есть.

Но чего я не осознавал, так это уровня разрядки, которую я могу получить с ней. Это похоже на тот первый раз, когда я разрезал мышей и увидел, что у них внутри. Это кайф обладания чьей-то жизнью между пальцами. В буквальном смысле.

Я мог бы одним движением руки перерезать ее хрупкое горло и отправить ее в другую вселенную. Но вместо того, чтобы бороться, как обычно, она сдалась и даже пришла благодаря этому.

Глиндон поверила мне, что я не сломаю ей шею.

Ей не следовало этого делать. Я обычно не душу голыми руками, потому что даже я не доверяю своей собственной силе или жажде крови. Мои демоны могут взять верх в любой момент и заставить меня случайно убить кого-нибудь. И тогда возникнут проблемы со скрытием преступления и бла-бла-бла.

Контроль импульсов — моя сильная сторона, но это было не так, когда я был внутри этой гребаной девчонки. Мои импульсы вышли из-под контроля, и я знаю это, потому что я подумывал задушить ее до смерти, пока она разваливалась на моем члене.

Но она сделала кое-что.

То, что я обычно не позволяю, потому что это разрушает мой контроль. Глиндон, кажущияся невинной, абсолютно невежественным кроликом, прикоснулась ко мне.

Снова и снова.

И, блядь, снова и снова.

Сначала она была нерешительной, дрожала, как хрупкий листок, но стоило мне позволить ей хоть дюйм, как она становилась смелой и брала милю.

Ее ладони были на моей груди, шее и по всему лицу. Она не переставала прикасаться ко мне, пока я целовал ее, кусал ее губы и пробовал на вкус ее кровь.

Она не переставала прикасаться ко мне, прижиматься ко мне, впрыскивать свой яд в мои вены, пока я не стал дышать только ее возбуждением и ее гребаными фруктовыми духами.

Я выпускаю длинную струйку дыма, наклоняю голову, когда она переворачивается на спину, слегка раздвинув ноги. Ее розовая киска находится на виду, выполняя какой-то бессловесный талисман, чтобы притянуть меня ближе.

Мысль о том, что кто-то, кроме меня, видит ее в такой позе, сжимает мои мышцы, вызывая потребность в насилии.

Моя кровь закипает при воспоминании о том, как Гарет коснулся ее губ, прижался к ней, попробовал ее на вкус, прежде чем у меня появился шанс.

Может быть, мне стоит вывести его из строя, в конце концов, сбить с него спесь. Или, может быть, мне нужно сыграть на его бесполезной гордости и хрупком гребаном эго, чтобы он больше не думал о том, чтобы прикоснуться к тому, что принадлежит мне.

Мысль о насилии проносится по всему моему организму, я докуриваю сигарету и медленно поднимаюсь со стула.

Теперь я должен отметить, что дискомфорт от моего стояка доставляет хлопоты, но мне удается подавить желание ворваться в ее киску.

Если бы это был кто-то другой, мне было бы похуй — вообще-то, я бы не хотел их сразу после того, как трахнул их.

Но по какой-то причине я не хочу причинять ей еще больше боли... пока. Она умоляла меня притормозить, плакала в подушку и говорила мне своим сладким голоском, что больше не может этого вынести.

И хотя это заводило меня и заставляло ее кончать больше раз, чем любой из нас может сосчитать, я, вероятно, толкнул ее за пределы ее возможностей.

Я сажусь на колени у края кровати и хватаю ее за лодыжки, подталкивая ее к себе.

Низкий стон срывается с ее губ, но она не двигается, когда я закидываю ее ноги себе на плечи.

Подушечки моих пальцев нежно впиваются в плоть ее ног, раздвигая их, прежде чем я облизываю внутреннюю поверхность ее бедра.

Я привел ее в порядок раньше. Опять же, то, чего я обычно не делаю, но я хотел сделать это для нее, но все же есть немного ее засохшей крови. Так что я слизываю и это тоже, мой язык наслаждается вкусом ее возбуждения.

Вид моей спермы, смешанной с ее соками, наполняет меня неистовым чувством собственничества, и я скольжу от ее щели к отверстию ее влагалища.

Стоны Глиндон эхом разносятся в воздухе, а маленькие пальчики запутываются в моих волосах. Я поднимаю голову, и, конечно же, ее глаза все еще закрыты, но ее сиськи поднимаются и опускаются в усиленном ритме. Одного вида ее набухших розовых сосков достаточно, чтобы мне захотелось ее трахнуть.

Я оставляю эту мысль на другой день и дразню ее складки свободными пальцами. Она выгибает спину, ее температура повышается. Когда я чувствую, что она близко, я засовываю свой язык в ее отверстие.

Глиндон дергается в моих объятиях и хнычет. Мои движения становятся более контролируемыми, когда я вхожу и выхожу из ее отверстия, трахая ее языком, как будто мой член глубоко внутри нее. Затем я съедаю ее до тех пор, пока она не начинает дрожать, а ее пальцы не дергают меня за волосы.

Когда я чувствую, что волна спадает, я поднимаю голову и встречаюсь с ее полуоткрытыми глазами.

— О, Боже мой, — выдыхает она.

— Правильно, твой бог. Поклоняйся моему алтарю, детка.

Я облизываю губы, демонстративно высовывая язык, чтобы поймать каждую каплю ее пьянящего возбуждения. Мне никогда не нравилось есть киску, но я мог бы наслаждаться ее киской целую гребаную вечность.

— Ты наконец-то проснулась, солнышко. Мне стало скучно. Хотя шоу обнаженной натуры было приятным развлечением. Я уже упоминал, что мне нравится, когда ты голая? Но только для меня, потому что, если кто-нибудь еще увидит тебя голой, у нас на руках будет убийство, и это будет просто трагично и сложно.

Ее живот и сиськи все