— А каким в детстве был Луис? — тихо спросила она.

Сисли ее вопрос не удивил, потому что Одри расспрашивала ее обо всех родственниках, чьи фотографии были собраны в альбоме.

— Он был прелестным, — задумалась она. — Правда, прелестным. В детстве его все обожали.

— А ведь он не очень изменился, правда? — спросила Одри, с нежной улыбкой глядя на фото.

— Да. Именно в этом и состоит проблема.

— Проблема?

— Он доставлял окружающим много хлопот. Поздно начал ползать, ходить, говорить. И, сказать по правде, так и не повзрослел.

— Понимаю… — Одри почувствовала, что ладони стали мокрыми. Она понимала, что еще немного, и Сисли расскажет ей, почему Луис не такой как все.

— Да, он был прелестным ребенком. Я помню это, потому что намного старше его. Он был похож на куклу, и я часто играла с ним. Но он всегда умудрялся чем-то мне досадить. У него уже тогда был характер. — Она улыбнулась своим воспоминаниям и заправила за ухо выбившуюся прядь. — Я думаю, он сам себя расстраивал. Он хотел быть более совершенным, чем был на самом деле. Но его сердце не слушалось приказов разума. Он рос очень… злым.

— Почему он был таким? Ведь ты и Сесил, вы такие… такие…

— Нормальные?

Со свирепостью матери, защищающей своего ребенка, Одри бросилась в бой.

— Я бы никогда не позволила себе сказать, что Луис ненормальный, — торопливо возразила она. — Он необычный, экстраординарный. Одаренный.

— Ах, Одри! Ты так мало о нем знаешь, — вдруг сказала Сисли, тяжело вздыхая. — Ты — член нашей семьи, и я доверяю тебе…

— Продолжай! — Одри едва дышала.

— Милая Одри, Луис родился раньше срока. Мама страдала от сильной депрессии, пока в больнице врачи боролись за его жизнь. Это было ужасно. Радости, когда его принесли из родильного дома, не было предела. Казалось, черная туча растаяла, оставив за собой чистое голубое небо. Так было, пока родители не осознали, что с Луисом что-то не так. Ни дефектов, ни болезней, а душевная слабость, которую трудно уловить, а еще труднее лечить.

— Что ты хочешь этим сказать? — испугалась Одри.

Казалось, Сисли пытается найти оправдание поведению своих родителей. Ее голос срывался и дрожал, а под конец зазвучал так, будто ее душило невыносимое бремя вины.

— Луис рос невеселым. С ним случались ужасные приступы истерики, и ничего невозможно было сделать, чтобы успокоить его. Он кричал не переставая, вот так, вытянув вперед руки. — Сисли вытянула руки, чтобы показать, как именно. — Создавалось впечатление, что ему очень больно. Это было ужасно. Папа, который не терял самообладания в самых сложных ситуациях, не знал, что предпринять. Поэтому, когда Луис подрос, он просто перестал обращать на него внимание. Будто его не было. Мама сначала уделяла Луису много внимания. Она чувствовала вину из-за того, что ее тело не выносило его положенный срок. Она чувствовала, что не выполнила свой долг. Но с Луисом было очень трудно справиться. Он отвергал ее. Я тоже виновата. — Голос Сисли сломался. — Я часто говорила, что он — не наш, что мама и папа усыновили его. Это было ужасно. Не понимаю, как я могла быть такой скверной. А ему, казалось, было все равно. Он смеялся. Но, должно быть, ненавидел меня за это. Я была несносной. А вот Сесил всегда был добр к брату. Сесил у нас святой. Я более эгоистична и признаю это. Сесил, святой Сесил, возился с Луисом еще очень долго, в то время как все мы опустили руки. Луис успокоился только тогда, когда начал играть на мамином рояле. Луис играл так, словно делал это всю жизнь. Я думаю, неожиданно осознав, что хоть что-то дается ему легко, просто в силу таланта, он успокоился, и приступы прекратились. Но он отдалился от нас: выставив всех за дверь, играл часами напролет, оставаясь наедине с музыкой. Музыка — его единственная любовь. Боюсь, у Айлы не было шансов завоевать его сердце.

— Но ведь сейчас он в порядке? — Одри знала, что Сисли ошибается. Луис умел любить. Он любил ее, а музыка стала основой для этой любви. Именно она связывала их. Это был их способ понимать друг друга, когда слова не могли выразить то, что чувствовали сердца.

— Он научился жить с этим, я полагаю. Но он по-прежнему неадекватно реагирует на проблемы. Он срывается.

— Луис нуждается в любви, — сказала Одри тихо.

— Но кто полюбит его, Одри? Кто будет тратить время и силы, чтобы понять его? Он отвергает людей. Никто не может до него достучаться. Он живет в мире грез, и чем старше становится, тем больше удаляется. Однажды он совсем исчезнет…

В ту ночь Одри лежала в темноте и плакала. Плакала по своим дочерям, плакала по Айле, по Луису. И не знала, по ком плачет больше всего.

Леонора и Алисия приехали в Холхолли-Грейндж на выходные. Одри с радостью обняла дочерей, и все же ее радость омрачалась сознанием того, что как только они снова уедут, ей придется сесть в самолет и отправиться в Буэнос-Айрес. Однако она была уверена, что близкая разлука не должна помешать им насладиться радостью дня сегодняшнего.

Алисии было стыдно признаться матери в том, что ее уже успели наказать. Не упоминала о случае с пони и Леонора. Алисия пережила жуткое унижение. Она решила не говорить об этом даже Мерседес, которой обычно доверяла все свои тайны. Алисия много шутила, рассказывала матери об учителях, передразнивая их мимику и жесты. Все собрались на кухне около плиты, чтобы ее послушать. Собаки смирно лежали на полу около мешков с фасолью.

К удивлению Одри, Марсель спустился на обед и вместо того, чтобы забрать еду наверх, сел за стол и стал наблюдать за происходящим. Он пригрелся в углу, как герой плохого романа, грустно размышляя над последствиями своих деяний, покуривая сигарету, которую скрутил себе сам. Сисли снова стала неестественно оживленной и порхала по комнате, прилагая огромные усилия, чтобы больная нога не свела на нет ее старания. Близнецы даже не замечали присутствия Марселя, им не было до него никакого дела. Одри заметила, что время от времени он на нее поглядывает. Не глазами влюбленного, не так, как он смотрел на Сисли, а так, словно знал ее тайну. Словно это теперь была их общая тайна. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Марсель прятался на чердаке, но тем не менее слышал каждое слово, произнесенное жильцами этого дома. Он слышал, как она играла, а ведь Одри думала, что ее никто не услышит. Он нарочно пришел поговорить с ней ночью, когда ее мучила бессонница. И как можно быть уверенной, что он не прятался в темноте, когда она переживала дорогие ее сердцу минуты наедине с фотографией Луиса? Одри поймала его взгляд и нахмурилась, но он продолжал выпускать кольца дыма, пристально глядя на нее глазами художника, словно изучая потенциальную модель.

Днем Сисли, Одри и девочки в сопровождении собак отправились на прогулку в лес, вооружившись ведерками для ежевики. Живые изгороди изобиловали ягодами, деревья в саду гнулись под тяжестью фруктов. Воздух был теплым, лучи солнца позолотили склоны холмов осенним светом, напоминая всем о лете и о том, как красив английский пейзаж в погожие дни. Одри подумала о полковнике Блисе и о том, как он ошибался, утверждая, что дождь в Англии идет непрерывно. Она смотрела, как Алисия бегает за собаками, в то время как Леонора крепко прижималась к ней, держась за руку, словно стремилась подольше побыть рядом, прежде чем они снова расстанутся.