– Уверен, вы сможете с ним видеться…

– У нее нет детей, она не может иметь детей. Она скоро выйдет из детородного возраста, если еще не пересохла. И поэтому она хочет украсть моего сына из колыбели. Она хочет забрать моего сына и наследника и сделать его своим. Она бы и сердце у меня забрала, и все, ради чего стоит жить!

– Вам стоит посмотреть на это ее глазами. Она возьмет его в заложники. Возьмет, чтобы заставить вас следовать договору. Поэтому, если вы на него согласитесь, вы должны понимать, что вам придется его соблюдать.

Она ничего этого не слышит.

– Заложник? Она будет держать его в Тауэре, как бедных маленьких принцев? Он никогда оттуда не выйдет? Исчезнет, как они? Она что, хочет его убить?

При мысли об этом ее голос пресекается, и я не могу вынести ее печаль. Я поднимаюсь из-за стола и иду выглянуть из окна. На той стороне двора я вижу идущую по галерее Бесс, у нее под мышкой расходные книги. Кажется, она так далеко от меня сейчас, все ее заботы об аренде и расходах так пошлы по сравнению с трагедией шотландской королевы. Бесс всегда была прозаичной, но сейчас само сердце поэзии яростно бьется в моем доме.

Я снова поворачиваюсь к королеве. Она сидит неподвижно, прикрыв глаза рукой.

– Простите меня, – говорит она. – Простите мою чувствительность. Вы, должно быть, хотели бы иметь дело с королевой, у которой холодное сердце, как у вашей. И простите мою глупость. Я не смогла прочесть договор должным образом. Я думала, они всего лишь хотят руководить образованием Иакова, чтобы вырастить его хорошим наследником английского трона. Я не понимала, что его хотят совсем у меня забрать. Я думала, речь идет о договоре – а не о моей гибели. Не о краже моего ребенка. Не о его похищении.

Я кажусь себе слишком большим и слишком неловким для этой комнаты. Я нежно встаю у королевы за спиной и кладу ей руку на плечо, и она со вздохом откидывается, так что голова ее прислоняется к моему телу. Это движение, тепло ее головы на моем животе наполняют меня нежностью и неизбежно растущим желанием. Мне приходится отступить от нее, сердце мое колотится.

– Меня разлучили с матерью, когда я была совсем малышкой, – печально говорит она. – Я знаю, что такое скучать по дому и по маме. Я не поступлю так с сыном, даже ради французского трона, не говоря уже о шотландском.

– О нем будут хорошо заботиться.

– Меня нежно любили во Франции, – говорит она. – И мой бесценный папа, король Генрих, любил меня больше, чем своих дочерей. Он не мог быть ко мне добрее и нежнее. Но я хотела к маме и не могла к ней поехать. Она навестила меня однажды, всего однажды, и я словно снова стала целой, словно вернулось что-то, чего не хватало; возможно, мое сердце. Потом ей пришлось вернуться в Шотландию, защищать для меня мой трон, и ваш Сесил, ваш великий Уильям Сесил, увидел как она слаба, одинока и больна, и стал навязывать ей договор, который сейчас навязывает мне. Она умерла, пытаясь защитить мой трон от Елизаветы и Сесила. Сейчас мне нужно выдержать ту же битву. И на этот раз они хотят отнять моего ребенка и разбить мне сердце. Елизавета и Сесил уничтожили мою мать, а теперь они хотят уничтожить меня и моего сына.

– Возможно, мы можем вступить в переговоры, – говорю я, потом поправляюсь. – Возможно, вы можете вступить в переговоры. Может быть, вы сможете настоять на том, чтобы принц остался в Шотландии, возможно, при английском опекуне и наставнике?

– Он должен быть со мной, – просто отвечает она. – Он мой сын, мой малыш. Он должен быть с матерью. Даже Елизавета не может быть так жестокосердна, она не может отнять у меня право на трон, а потом моего сына.

Я пытаюсь сохранять отвагу, но иногда меня истощает печаль. Я скучаю по своему мальчику, я так тревожусь о том, кто о нем заботится, кто его учит, кто за ним присматривает. Я доверяю графу Мару, его опекуну, он сможет наставить его и обучить, а его дед, граф Леннокс, должен позаботиться о его безопасности, хотя бы ради Дарнли, своего покойного сына, отца ребенка. Но Леннокс – беспечный человек, он грязен и груб, он меня не любит, и он винит меня в смерти сына. Что он знает о том, как заботиться о маленьком мальчике? Что он знает о нежном сердце малыша?

Погода делается теплее, светает уже в шесть, и меня будит на рассвете пение птиц. Это моя третья весна в Англии, третья весна! Поверить не могу, что я здесь уже так долго. Елизавета обещает, что я вернусь в Шотландию к лету, и она приказала Шрусбери позволять мне свободно кататься и принимать посетителей. Со мной велено обращаться как с королевой, а не как с обычной преступницей. У меня всегда светлеет на душе в это время года, я так долго росла во Франции, что привыкла к теплу ее долгого прекрасного лета. Но в этом году я не улыбаюсь при виде примул у изгородей и птиц, летящих с веточками в клювах строить гнезда. В этом году я утратила надежду на лучшее. Я утратила радость. Холод и суровость, которые воплощает своим правлением старой девы моя кузина Елизавета, кажется, истощили в моем мире свет и тепло. Поверить не могу, что женщина может быть так жестока со мной, что мне приходится это выносить. Поверить не могу, что она так лишена любви, что ее так мало трогают мои мольбы. Меня любили все, кто меня знает, я не могу принять, что она так безразлична ко мне. Я не понимаю недоброты. Я глупа, я знаю. Но я не могу понять, почему сердце ее так жестоко.

Я пишу за столом, когда в дверь стучат, и в комнату вбегает Мэри Ситон, с головы которой наполовину свалился капюшон.

– Ваше Величество, вы не поверите…

– Что?

– Елизавету отлучили! Папа издал буллу против нее. Он говорит, что она – узурпатор без права на трон и ни один христианин не должен ей повиноваться. Он говорит, что отнять у нее не принадлежащую ей власть – это священный долг. Он призывает всех христиан мира отвергнуть ее. Призывает всех католиков восстать! Он призывает католиков вторгнуться в Англию! Христиане должны ее сокрушить. Это все равно что крестовый поход!

Я едва могу дышать.

– Наконец-то, – говорю я. – Мне это обещали. Северные лорды говорили, что папа дал Роберто Ридольфи слово, что он это сделает. Но когда не было никаких вестей, я решила, что все пошло не так. Я даже усомнилась в Ридольфи.

– Нет! Он был вам верен. Буллу издали в прошлом году, – задыхаясь, шепчет Мэри Ситон. – Как раз к восстанию. Но она только что прибыла. Ох! Если бы она пришла раньше! Если бы она пришла во время восстания! Все Англия встала бы против Елизаветы.

– Еще не поздно, – быстро говорю я. – Все люди истинной веры знают, что их долг – сбросить ее, что папа назвал меня королевой Англии. К тому же это заставит действовать мою родню во Франции и Филиппа Испанского. Дело уже не только в справедливости, их священный долг – посадить меня на трон в Шотландии и в Англии.

Глаза Мэри светятся.

– Я снова увижу корону на вашей голове, – провозглашает она.

– Ты увидишь на мне корону Англии, – обещаю я. – Это значит не только то, что я буду свободна, это значит, что папа признает меня истинной наследницей английского престола. Если папа говорит, что я королева Англии, кто может встать против меня? И все паписты мира будут обязаны меня поддержать. Мэри, я буду королевой Англии и Шотландии. И я короную сына принцем Уэльским.