Косме с вызовом поднимает подбородок.

— Никто не говорил, что наше предприятие обойдется без риска.

Я вздыхаю; ненавижу такие моменты.

— Иначе говоря, у нас нет реального плана побега.

— Если нам удастся принудить князя защищаться, этого будет достаточно, — шепчет Мара. — Его ресурсы в несколько раз превышают ресурсы нашего крошки Мальфицио.

— Преимуществом будет и то, что твоему супругу надо выиграть войну, — замечает Умберто.

Морщась, я говорю:

— Косме, ты могла бы использовать свои связи с князем, чтобы вытащить нас из беды?

Она хмурится.

— Я все рассказал ей, — виновато объясняет Умберто.

— Я попробую, — говорит она жестким голосом. — Хотя просить его о чем-то мне кажется очень неправильным. Просить у него одолжения… неприятно. Всегда есть цена.

Я задумчиво изучаю ее.

— Тогда мы постараемся избежать этого. Сообщите нашим компаньонам план, и станем собираться.

Монастырь представляет собой уменьшенную копию монастыря Бризадульче, где настоятельствует отец Никандро. Те же глиняные стены, молельные свечи и деревянные скамьи. И, точно как в Бризадульче, число верующих крайне мало: скамейки почти пустуют. Я надеялась, что нам надо будет затеряться в гораздо большей толпе.

Наши пустынные одежды подходят для кающихся и ищущих блага в таинстве боли и не привлекают внимания. Когда мы с подобающим почтением входим, Косме и Умберто набрасывают свои шали, чтобы скрыть лица и не быть узнанными. Мы разделяемся, чтобы не вызывать подозрений, и тихое урчание молитвы начинает наполнять помещение, поднимаясь и опускаясь в мягком интонировании. Мой Божественный камень гудит теплом.

Рядом с алтарем ожидания священник поднимает голову. Он рассматривает нарастающую толпу.

Я опускаю лицо и пробираюсь за Косме, пробивающей себе дорогу вперед, проклиная себя за то, что забываю такую важную вещь. Прятаться за ней — бесполезное дело, потому что она изящна, а я нет, но священник продолжает пристально разглядывать людей, не обращая внимания на меня. Стараясь двигаться незаметно, я хватаю Косме за локоть и заталкиваю на ближайшую скамью. Мы садимся вместе, соприкасаясь бедрами.

— Мы должны были рассредоточиться, — шепчет она.

— Священник может почувствовать мой Божественный камень, как Алентин или Никандро. Я боюсь приближаться.

Небольшой вдох.

— Ты должна идти. Уходи, как только люди поднимутся, чтобы принять приглашение.

Я уже собираюсь кивнуть, но тут мне приходит в голову идея получше.

— Мы можем отвлечь его моим Божественным камнем.

— Думаешь, тебе удастся? — бормочет она.

— Да. В конце церемонии ты с остальными отправишься к кухням. Я выйду из задней двери общей спальни и стану молиться, чтобы привлечь их внимание.

Ее голова в капюшоне наклоняется ближе, и лоб касается моего, когда она шепчет:

— Ты уверена, что хочешь это сделать?

— Я сделаю это. Встретимся в пансионе. — Я почти уверена, что смогу добраться туда в одиночку.

— Они узнают, что Носитель здесь.

— Уже слишком поздно скрывать это от них.

Эта мысль отрезвляет нас, и мы в молчании ждем окончания ритуалов перед службой. Священник запевает «Глорифику», и все мои силы уходят на то, чтобы не увлечься ее лирической красотой в богослужение. Лишь одно слово молитвы может разжечь мой Божественный камень, так что я сосредотачиваюсь на воспоминании вкуса и текстуры кокосовых пирожков с кремом.

Я стучу пальцами по скамье, когда священник поднимает над головой священную розу с огромными шипами и переходит к гимну освобождения. Наконец он приглашает сделать шаг вперед всех желающих принять участие в таинстве боли. Мара поднимается со своего места за несколько скамей впереди нас. Я вижу еще нескольких человек из группы. Косме и Умберто остаются сидеть, боясь быть узнанными. В этот момент без молитвы я чувствую себя глубоко неправой и оставленной.

Наконец церемония завершается. Оставшиеся просители с кровящими пальцами ожидают своей очереди, главный священник, по-прежнему вглядываясь в толпу в очевидном волнении, предлагает прочитать еще молитвы и поговорить с нуждающимися. Кто-то из нашей группы подходит к нему в угол с фальшивыми обращениями, в то время как другие постепенно продвигаются к двери, ведущей в кухни и конюшни.

Я встаю, не прекращая думать о булочках, и направляюсь к спальням. Краем глаза я вижу, как высокая фигура Мары с заботливой сообразительностью загораживает от меня священника. Я не могу сдержать улыбку, когда захожу в прохладную темную арку.

Но моя улыбка исчезает, когда я вижу ветвящийся коридор. На выбор два направления, оба мрачные. Сердце колотится, я выбираю тот, что раздваивается обратно к выходу. Я не сказала об этом Косме, но если меня поймают, это может стоить мне жизни. Отец Алентин говорил мне, что священники этого монастыря выступают за поддержку Божественного камня, а не его Носителя, и вполне возможно, что при первой же возможности они вырвут камень из моего пупка.

Я спешу по коридору, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь мрак. В отдалении слышны шаги; я надеюсь, что это просто просители выходят из зала, но невозможно сказать наверняка. Наконец я достигаю деревянной двери с арочным сводом, висящей на железных петлях. У нее холодная на ощупь ручка, и я начинаю молиться.

«Господи, помоги мне отвлечь священников».

Божественный камень отзывается радостными волнами тепла. Я толчком открываю дверь.

«Господи, помоги моим друзьям, спаси и сохрани их».

Поток свежего теплого воздуха касается моего лица. Я выхожу на мощеную камнем улицу. Газовые лампы через равные промежутки льют бронзовый свет. Впереди толпа просителей смеется тем веселым легким смехом, который так часто следует за таинством боли. Я даже ближе ко входу, чем я думала.

«Благодарю, Господи, за этот чудесный город. Если на то будет воля Твоя, сохрани его от разрушения».

— Я снова чувствую его! — Мужской голос, отдаленный, но настойчивый. — Сюда!

Я приседаю, прячась за низкий куст, вьющийся по стене. Гибискус в цвету, говорит мне мое обоняние, и я стараюсь снова думать о булочках. Но Божественный камень сохраняет активность, как если бы я все еще молилась.

Я думаю об анимаге, его белых волосах и голубых глазах, о его кошачьей грации.

Божественный камень замерзает.

Петли скрипят, распахивается дверь, из которой я только что вышла. Мимо шлепают ноги, как минимум две пары, хоть я не решаюсь поднять голову, чтобы посмотреть.

— Я чувствовал его, — говорит один. — Клянусь.

Глаза, похожие на лед, амулет в длинной красивой руке сияет злым огнем.