Гремлин смахивает этот вопрос.

– Я вот что думаю… Доктор Салаев… Это ведь ваш кадр?

Полковник опять задумывается и после тяжелого молчания сообщает:

– Нет, это не он.

– Уверен?

– Не беспокойся, Салаев у нас на таком крючке, с которого не соскочишь.

– Ладно, – говорит Гремлин.

– Ты это, если что, про себя не держи, – советует полковник Петров. – Ёк-килдык… Оперативные мероприятия – не твой профиль. Надыбал чего-нибудь – сразу же доложи. Вместе все обмозгуем. По-товарищески… Не забывай, в одной лодке плывем.

Гремлин отключается.

Нет, беглецы тут, видимо, ни при чем.

Значит, остается одно. Остается лишь то, что он с самого начала предчувствовал. Он ведь предчувствовал, он ведь сразу же в дрожи неприятного озарения понял, что будет именно так. Разумеется, он не мог предугадать все детали, но как только услышал в клинике истеричный, захлебывающийся словами бред визионера Марго (Маргарита Стопенова, администратор по кадрам корпорации «ГИТ»), вызванный инъекцией пранизолона, понял, что именно так и будет. Странно было бы не понять: площадь, заполненная толпой, ликующие баннеры, карикатуры, транспаранты с надписью «Мы победили!», портреты президента, либо перевернутые вверх ногами, либо перечеркнутые багровой краской… И – оратор на импровизированной трибуне с расплывчатым, но все же безусловно угадывающимся лицом… Тут не захочешь – поймешь. Примерно месяц назад, сразу после выборов в Белоруссии. А через некоторое время грянуло: единственный реальный Оппозиционер в стране, тот, кого нынешние, обсевшие власть, действительно ненавидят, поскольку засвечивает он самое дорогое, что у них есть: зарубежную, тщательно скрываемую недвижимость, капиталы, тайные банковские счета… – так вот, этот Оппозиционер внезапно вываливается из жизни.

Все происходит, будто во второразрядном триллере. Вылетает Оппозиционер из Томска, где, по словам сопровождающих, пьет чашку чая в аэропорту, через полчаса ему становится плохо, теряет сознание, самолет совершает экстренную посадку в Омске. Оппозиционера увозят в больницу, в отделение токсикореанимации, там он впадает в кому, состояние оценивается как тяжелое, его подключают к аппарату искусственной вентиляции легких… Вспыхивает международный скандал, со всех сторон, с самого высокого уровня сыплются требования передать Оппозиционера на лечение за границей. Российской власти доверия нет. Наконец вывозят его в берлинскую клинику «Шарите», а через некоторое время правительство Германии сообщает, что результаты токсикологической экспертизы, проведенной лабораторией Бундесвера, показывают наличие в организме Оппозиционера следов яда, классифицируемого как «Новичок», боевого отравляющего вещества, разработанного в России. Омские врачи в ответ заявляют, что никаких следов никаких ядов их собственными исследованиями не обнаружено, а ухудшение здоровья политика могли спровоцировать алкоголь, подозрительные «оздоровляющие» диеты, стресс, переутомление «или даже банальное отсутствие завтрака». Однако наличие «Новичка» в организме Оппозиционера независимо друг от друга подтверждают лаборатории Франции и Швеции, а несколько позже к такому же выводу приходят эксперты ОЗХО (Организация по запрещению химического оружия). Политики ряда западных стран тут же требуют ввести санкции против России. В свою очередь, президент России называет все эти обвинения голословными, высосанными из пальца, не подтвержденными никакими реальными доказательствами.

Вот в чем тут дело. Картина выстраивается на редкость неприглядная. Сначала отравление радиоактивным полонием Александра Литвиненко в Лондоне, затем отравление Скрипалей, отца и дочери, тем же «Новичком» в Солсбери, из-за чего уже полыхал грандиозный скандал, теперь, пожалуйста, – Оппозиционер. Что там было на самом деле? Ведь, вопреки всему, выкарабкался, уцелел. Возможно, прокол: не хватило времени, топорно сработали, не рассчитывали, что пилот посадит самолет в Омске, что врач в «скорой», который был, конечно, не в курсе, сразу же вколет больному антидот (кажется, атропин), что срочно перевезут его за границу… Совсем рехнулись. Интересно, президент лично санкционировал данный кунштюк? Или у них там уже полный раздрай: правая рука понятия не имеет, что делает левая? Неужели их так напугал трансцензус Марго? Возможно, и напугал, особенно вкупе с протестами в Белоруссии. Они ведь там смертельно боятся будущего. Не хотят его вообще, никакого – ни хорошего, ни плохого. Они хотят сохранить настоящее, в котором они так уютно устроились, будущее для них – это враг, они стремятся его уничтожить всеми доступными средствами. А может быть, уже в какой-то мере и уничтожили. Может быть, отравление Оппозиционера – это и есть тот самый поворотный момент, схлопывание бифуркации, переход на трек, где никакой благоприятной версии для нас уже в принципе не существует?

Хотя тоже – не факт.

Гремлин смотрит в боковое окно машины. Они как раз поворачивают с Московского проспекта на Загородный. Опять идет дождь. Точнее – не дождь, а морось, пропитывающая собою весь воздух. Петербург погружен в поглощающий звуки и жизнь промозглый серый туман. Он скрадывает пространство: крыши домов, дали улиц. И потому кажется, что это не обычный туман, а безостановочное кишение вируса. На тротуарах – мокрые плащи, накидки, зонты. Проглядывают налепленные на лица голубые медицинские маски. Правда, в масках по примерной оценке идет лишь четверть прохожих, вообще непонятно, как они сквозь мокрую ткань могут дышать. У водителя, Толика, маска сегодня просто висит на шее, и Гремлину представляется, что это такой маскарад, макабрический танец, исполняемый в силу древнего суеверия.

Заклинание, которое должно отпугнуть демонов.

Кстати, сам он тоже – танцует.

В памяти у него настойчиво осциллирует только что состоявшийся разговор.

Вчера ему позвонил некто Арефьев, заведующий кафедрой микробиологии в каком-то задрипанном, научно-прикладном заведении. Расплодились опять эти ведомственные «ящики». Они с ним где-то когда-то мимолетно пересекались. Гремлин его смутно припоминал. Арефьев сказал, что у него есть чрезвычайно важная информация, не по телефону, надо бы им неофициально ее обсудить, приехать во Флигель, к Гремлину, отказался, к себе тоже не пригласил, встретились в неприметном кафе неподалеку от Парка Победы. Поняли друг друга чуть ли не с полуслова. Оказывается, Арефьев тоже занимается коронавирусом, естественно, самая модная тема сейчас. И вот после серии разнообразных мутаций (конкретную методику, извините, я вам пока излагать не буду) получили они удивительный генный модификат. Необычайно высокая контагиозность: заражение происходит и воздушным, и контактным путем, и через предметы, и вообще через все. Организм при этом реагирует парадоксально – ни температуры, ни кашля, ни насморка, вообще никаких патогенных признаков, напротив – метаболизм в определенной мере даже нормализуется, носитель, судя по всему, чувствует себя здоровым и полностью удовлетворенным. Мы установили также, что при этом устойчиво повышается уровень эндорфинов, механизм до конца неясен, но скорее всего он не является аналогом наркотического воздействия, рецепторы, воспринимающие соответствующие полипептиды, не редуцируются. Проверено пока только на крысах, но есть основания полагать, что и человек будет реагировать сходным образом. Представляете? Общество социального благоденствия: все всем довольны, все чувствуют себя здоровыми и счастливыми, никаких войн, никаких революций, никаких протестов, митингов, демонстраций. Все голосуют «за», и не требуется никакой административный ресурс… Арефьев в этом месте издал легкий смешок. В общем, перспективы просматриваются феноменальные. Дело теперь за тем, чтобы расширить исследования, получить соответствующее разрешение, финансирование, вывести эксперименты на клинику, ну и так далее…