Все-таки влюбленный человек изрядно глупеет! Ну, вспомнил ты девушку, хорошо, но к чему тут же расплываться в широкой, от уха до уха, улыбке? Вот муха и залетела в рот, вернее, я сам ее словил прямо на лету, словно проворный стриж. Я с отвращением выплюнул панически жужжащее насекомое и открыл было рот для краткой, но емкой характеристики дуры-цокотухи, летающей где попало и совершенно не обращающей внимания на то, что там скачет по дороге. И сразу же об этом пожалел, поскольку в открытый рот влетела еще одна, заметно крупнее предыдущей. Судя по ширине плеч и общему развитию мускулатуры, это явно был мух-самец. Он не стал ждать милостей от природы, а принялся энергично бороться за жизнь, в полном соответствии с теорией Дарвина. Я выковырял его пальцем, гадливо сплюнул, а на нос и рот нацепил большой носовой платок, тут же преобразившись то ли в грабителя, то ли в ковбоя.

Вот почему американские пастухи то и дело закрывают лица платками. Дело тут не в защите от пыли, так они обороняются от вездесущих мух, что постоянно вьются вокруг скота.

Так почему бы мне не пойти прямо к Жанне? В течение следующего получаса я старательно обдумывал эту мысль, представляя, как возмутится девушка, узнав об интригах, творящихся за ее спиной. С ее авторитетом, с той любовью, которой Орлеанская Дева пользуется в армии, достаточно будет одного ее слова, чтобы войско с негодованием отвернулось от заговорщиков! Да и граф Дюшатель сразу убедится, насколько смешны его нелепые подозрения!

Я пустил коня шагом, давая ему возможность отдохнуть, а себе — принять решение. Ну, поеду я в резиденцию короля, в Компьень, или в аббатство Сен-Венсан, изложу там все, что узнал, а дальше что? Меня небрежно похлопают по плечу, поблагодарят сквозь губу да тут же дадут новое поручение. И неизвестно, куда на сей раз отправят. Сколько еще дней, недель или месяцев я не увижу любимое лицо, самые зеленые в мире глаза и улыбку, от которой хочется то ли плакать, то ли смеяться? В конце концов, я полностью облечен доверием венценосной особы, а потому сам могу решить, каким способом сорвать заговор!

На развилке я решительно пришпорил жеребца, направив его на юг, к Суассону. Ведь сейчас дорога каждая минута, а до Жанны мне ехать ближе на целых десять лье! На душе отчего-то потеплело, сердце словно запело, забило в барабан, заглушая негромкий голос разума, который настойчиво требовал поступить не так, как хочется, а как надо. Но кто из влюбленных может похвастаться трезвым рассудком? Вот именно, никто. Правильно твердил старик Фрейд, что любовь — это худший из неврозов, поскольку она полностью отключает твои мозги.

Я оглянулся по сторонам. Странно, но хмурая осень вдруг вновь обернулась летом! Жаркое солнце медленно скатывалось за горизонт, легкий ветер шелестел кронами деревьев. Сочная зелень ласкала глаз, уговаривая не спешить, присесть в тени звонко журчащего ручья, окунуть лицо в прохладную чистую воду. Кругом сладко пели птицы. Я вдохнул полной грудью вкусный воздух, пропитанный ароматом цветов, и понял наконец: вот оно, счастье. Оно приходит именно тогда, когда ты со всех ног спешишь к любимой и твердо знаешь, что скоро ее увидишь!

Но события следующего утра отвлекли меня от романтических грез. Хочу заметить, что в некоторых отношениях Русь на голову превосходит Францию. В годы ужасного ига на Руси появились дороги, на которых через каждые двадцать верст понастроили постоялые дворы. Сделано это было не просто так, а с глубоким смыслом. В этих заведениях правительственному чиновнику бесплатно меняют заморенного дорогой коня на свежего! В Европе подобное барство как-то не принято, тут за все положено отсчитывать деньги, даже за проезд по дорогам.

— Как? — изумленно повторяю я. — Платить?

— Вот именно! — с вызовом в голосе отвечает молодой черноволосый лейтенант. Он так воинственно топорщит жидкие усы, что я сразу понимаю, что ему не больше восемнадцати. — Тут вам не проходной двор, а епископство Ланнау! Граф д'Эсневаль, господин епископ, повелел, чтобы все проезжающие платили за топтание его дорог.

Воины, сгрудившиеся за спиной офицера, одобрительно шумят, жадными глазами шаря по моей одежде.

— Это неслыханно, — холодно заявляю я. — Невозможно брать деньги с дворян!

— Все равны перед Богом, — скалит гнилые зубы один из солдат, маленький и юркий, с воровато бегающими глазами.

На некоторых лишь посмотришь, тут же понимаешь, что их бы следовало удавить еще в колыбели, все равно ничего путного из них не получится. Или грабителями станут, или пойдут на государственную службу, таким без разницы, лишь бы не работать. Кстати сказать, служить они просто обожают, ведь под крылом могущественного сеньора можно грабить без опаски!

— Мне некогда объезжать, — сквозь зубы бросаю я. — Сколько надо заплатить?

— Сущие пустяки. — лениво отзывается лейтенант. — Оставьте кошелек, коня и оружие. Ничего не пропадет, здесь у нас безопасно. Я выделю конвой, который доставит вашу милость прямиком к господину епископу. С тех пор как про нас пошли дурные слухи, сюда редко заглядывают гости, поэтому граф д'Эсневаль рад любому новому лицу.

— Дурные слухи? — задумчиво переспрашиваю я и, потянув повод, заставляю жеребца попятиться назад.

Похоже, придется все-таки двинуть в объезд, недаром говорят, кто ходит прямо, дома не ночует.

— Куда это ты собрался? — рычит один из стражников и предусмотрительно хватает коня под уздцы.

Лейтенант усмехается, гаденько так, нехорошо, затем фыркает и говорит:

— А от нашего сюзерена живым не выходят. Господин граф постоянно еретиков ищет. На прошлой неделе в Лане он сжег трех ведьм и заблудившегося купца с челядью, всего семерых человек. — Тут же посуровев лицом, лейтенант кричит: — Давай-ка слезай! Эй, Нико, Луи, помогите господину!

«Семеро, — думаю я отстраненно. — У них копья и топоры, арбалетов всего два, да и те опущены в землю. И впрямь, кто же в здравом уме будет в одиночку сражаться с целой толпой?»

Я выпускаю поводья, цепляю на лицо растерянную улыбку. Моя рука медленно ныряет под плащ, но стражники, оскалив зубы, тут же наставляют копья. Звери, чистые звери! В глазах угроза, головы втянули в плечи, мышцы напрягли, того и гляди, кинутся убивать. Я с грустным лицом взвешиваю на ладони увесистый кошелек, кидаю его лейтенанту, и, пока дорожный патруль, ухмыляясь и перемигиваясь, любуется округлыми боками трофея, в моей руке возникает «Б-2». В самом деле, не таскать же мне «Зверобой» по дальним командировкам, знаете, сколько в нем веса!

Лейтенанта и обоих арбалетчиков «Беатрис» укладывает первыми, затем приходит очередь копейщиков. Юркий малый с гнилыми зубами решает стать героем. Вместо того чтобы нырнуть в кусты, как это сделали двое его товарищей, этот мерзавец успевает кинуть копье, да так удачно, что пробивает шею моему коню. Яростно рыча, я спрыгиваю с зашатавшегося жеребца и двумя выстрелами в упор вдребезги разношу стражнику голову. Последнюю, шестую пулю я трачу на то, чтобы добить смертельно раненного коня, а затем, убедившись, что заряды у меня кончились, из кустов выныривают сразу трое воинов. Я сую револьвер в поясную кобуру, и клинок сам прыгает в руку. Он поет от возбуждения, даже странно, что кроме меня его никто не слышит. Недаром рыцари чуть ли не обожествляют хороший меч, прочим людям этого не понять. Одно дело биться простым куском заостренного железа, совсем иное — булатом. Кажется, что тот дерется сам по себе, с равной легкостью разрубая обычные мечи, в лохмотья рассекая кольчуги, раскалывая железные шлемы вместе с головами.