Наладились отношения у князя и с Их Великолепием. Вернее, не совсем наладились, Лидия по-прежнему подчеркнуто не разговаривала с ним. Зато Дарник сделал неожиданное открытие. Оказалось, что ее скрытая к нему ненависть и презрение — является для него большим поощрением, чем дружелюбие и уважение. Он снова ночевал в ее спальне и, получая каждое утро невидимый, ко хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий всего в полутора саженях от его ложа, бодро шел заниматься своими делами, зная, что он сейчас куда-либо придет и всё и всех победит.

Заодно стала понятна и его прежняя липовская заинтересованность в холодной Всеславе. Там тоже было, правда, менее выраженное, недоверие к его личности. Порывшись в памяти, он обнаружил, что и ранее вовсю питался именно этими не высказанными напрямую сомнениями гридей и бойников в его воеводских качествах. Прояснилось и то, почему его всегда тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки.

Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе как о молодой и желанной женщине — от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.

Два месяца провело липовское войско в крепости. Сбылся расчет липовского князя, что содержание ромейского войска непомерным бременем ляжет на Дикею, и город без действующей пристани совсем обнищает. И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:

— Договор подписан и скреплен печатью! — Как самую великую драгоценность, положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. — Известно и куда вас направят: на Крит!

Воеводы вскочили из-за стола — наконец-то окончилась эта бесконечная писарская возня.

— И жен разрешили взять? — спросил Сечень, привязавшийся к своей ромейке.

— И жен! — торжествовал священник.

— Что-то тут не так, — Дарник как всегда не разделял общего восторга.

— Да все так! — горячился Буртым. — Не надо все время дуть на воду, она и так холодная.

Рыбья Кровь внимательно читал прилагаемый к договору список придаваемых словенскому войску припасов. Необходимое число горшков с горючей смесью и сифонов с ромейским огнем тоже было указано. В чем же может быть подвох?

Шесть красавцев-дромонов уже стояли в гавани, готовые к приему тысячи словен и двух сотен черного войска. Погрузка на них оказалась делом непростым. Сначала на них поднялись войсковые писари проверить, все ли там в достатке: съестные и оружейные припасы, количество гребцов, запасных весел и парусов. Потом отправились камнеметчики осмотреть судовые баллисты и опробовать разворотливость сифонов. Ночь около двухсот липовцев провели вместе с гребцами на судах — никаких осложнений с ромеями не случилось.

Наутро бойники загнали ромейских гребцов в трюмы и под прицелом судовых баллист началась погрузка основного войска: сначала женатики с «женами» и уже нажитым семейным скарбом, потом черное войско, замыкала колонну полухоругвь оптиматов во главе с князем. Почти все награбленное добро уже давно с помощью дикейских торговцев превратилось в золотые и серебряные монеты, розданные воинам. Княжеская казна занимали всего два малых сундучка. Стратигиссу несли в закрытых носилках. На всякий случай было приготовлено пять таких носилок. В четырех находились: книги и свитки, всевозможные хитрые приборы и инструменты. Десять дикейских чиновников в качестве заложников тоже находились при князе под присмотром арсов, делали вид, что гостеприимно провожают своего словенского союзника.

От многого пришлось отказаться, теснота на дромонах и без того была порядочная. Не взяли с собой ни каменщиков, ни учителей, ни лекарей, на что рассчитывал Дарник. Отказались брать с собой и несколько десятков новых «невест», которые в последний месяц дневали и ночевали в крепости. Проснувшийся в женской половине Дикеи интерес к варварским парням объяснялся просто: постоянные войны, монашество, добровольное оскопление сильно проредили мужское население города и статус ромейских союзников с хорошим жалованьем, тем более отправляемых на юг, а не на север, сделали наемных воинов вполне привлекательными женихами. Увы, многим этим женским мечтаниям не суждено было сбыться.

Хитрый подвох ромеев обнаружился, только когда дромоны вышли в море, — на всех судах имелся лишь однодневный запас питьевой воды: две трети бочек оказались наполнены морской водой. Кормчий-навклир, не смущаясь, объяснил, что это для того, чтобы словене не вздумали сбежать на север в свой каганат, мол, каждый день они будут отправлять к берегу лодки и привозить новый однодневный запас воды. Дарник смолчал. Он много раз обсуждал с воеводами, плыть ли им действительно отбивать от арабов далекий ромейский остров или все же прорываться домой на Танаис, и всякий раз убеждал соратников, что лучше выполнить условия договора, что другого такого случая побывать в южных морях у них просто никогда не будет. Однако уловка ромеев с питьевой водой побудила его сделать что-то наперекор их коварству.

На первой стоянке, пока привозили воду, он собрал на своем дромоне главных воевод. Распоряжение было коротким и ясным:

— Четыре дромона отдадут свою воду, вино и фрукты моему и лисичскому дромону и будут дожидаться нас здесь. Всех женатых гридей с женами тоже перевести к нам.

— А если будут женатые, кто не захочет возвращаться домой? — спросил предусмотрительный Лисич.

— Пошлет свою жену с остальными женатыми, а сам останется здесь.

Так и сделали. Навклир с судовыми архонтами попытались воспротивиться, но им сделали суровое предупреждение: две петли спустили с реи, и веревки были перерублены, только когда два архонта уже закачались в них. Больше возражений у команд княжеского, да и соседних дромонов, видевших это, не возникало.

Отец Паисий был в ужасе от всего происходящего:

— Вы не должны покидать пределы Романии! Это обман, преступление, нарушение договора. Такого щадящего договора еще никогда у нас не заключали, а вы его хотите нарушить. Теперь ко всем словенам будут относиться как к клятвопреступникам! Оставь здесь хотя бы Лидию.

— Не могу, я к ней слишком сильно привязался.

В ночь два дромона снялись с якоря и пошли по звездам прямиком на север — так легче было обмануть дозорные суда ромеев, шнырявшие по прибрежной полосе. К гребцам добавили такое же количество воинов и удвоенными силами гребли всю ночь. Судовых огней из предосторожности не зажигали и утром обнаружили, что потеряли лисичцев. Делать нечего — свернули на северо-восток, поставили парус и пошли на Таматарху одни.

Четыре дня пробирались по бурному осеннему морю, рискуя каждый час опрокинуться. Наконец показалась Таврика. Вдоль нее пошли до Корчева, где наконец пристали к берегу и двое суток отдыхали. Корчевские дромоны и биремы уже ушли на зимовку в Херсонес, поэтому местные таможенники сделали вид, что верят россказням словен о страшной буре, загнавшей сюда их судно.