— Всем грозит опасность, ваше величество, — молвил он после длинной паузы.

— А, это вы в философском смысле? — обрадовался король.

— Пожалуй.

— Хорошо, а где маркиз Гизонга и граф да Унара?

— За ними послали, ваше величество.

— Что же они не идут?

— Собирают информацию, вероятно. Чтобы прийти к королю с полным и исчерпывающим докладом.

— Какой, в бульбяксу, доклад! Даже мне понятно, что нужно высылать парламентеров, а они и не чешутся. Сошлю их, к драконьей бабушке, в Юйю, соль добывать. Или пиратам сбуду по дешевке. Хоть какая-то польза случится от этих двух проходимцев. Гегава!

— Да, ваше величество.

— У вас все такие же белоснежные платки?

— Да, — тревожно ответил дворецкий, которому не нравилось, что мысли короля скачут, как прыткие серны в период спаривания.

— А вы умеете вырезать палочки из растительности?

— Из чего, ваше величество?!

— Из окружающей растительности, говорю. Боже, какой же вы болван! Такой дубоголовый, как голем какой-то! Палочку прошу, не очень тонкую, ровную.

Гегава, ощущая легкое головокружение, подозвал слугу и шепотом отдал ему соответствующие указания. Тот сбегал к ближайшему кустарнику и мигом доставил искомое.

— А теперь привяжите платок к палочке, — приказал король. — Пойду переговоры проводить, а то ни одна морда не догадается, что делать.

— Это невозможно, — побледнел дворецкий. — Ваше величество намерены идти в стан врага? Вас же могут захватить в плен или убить! Кассар может претендовать на трон Тиронги, и он…

— Гегава, не морочьте мне голову. Я прекрасно знаю, что из этого следует. Но в критических ситуациях монарх должен выполнять свои обязанности, что бы там ни думал по этому поводу его дворецкий. Давайте белый флаг, а не то я занесу в вашу книжечку следующим пунктом и вашу казнь.

Риск погибнуть — это профессиональный риск любой коронованной особы.

Предположительно Великий князь Михаил Романов

И, взяв импровизированное белое знамя, Юлейн спокойно и даже величественно двинулся в сторону победоносных костеланг Зелга да Кассара.

Как раз в эту минуту Бэхитехвальд и стал проступать сквозь реальность Ниакроха.

Князь Мадарьяга оказался прав. Никакими словами невозможно передать, что чувствует наблюдатель, когда мир его теряет основательность. Нечто подобное испытывали те, кто пережил землетрясение либо извержение вулкана: полную свою ничтожность перед лицом разыгравшейся стихии, ощущение себя песчинкой, уносимой гремящим потоком, зыбкость и ненадежность того, что еще несколько мгновений тому казалось таким вечным и непоколебимым. Но при всех ужасах катастроф они конечны, и каждый питает надежду пережить эти страшные минуты.

Бэхитехвальд, поглощающий привычное пространство, такой надежды не оставлял.

Зелг, словно завороженный, смотрел, как сквозь истоптанную, перемешанную с травой, изрытую землю равнины прорастают, как сквозь бесплотное вещество, не являющееся преградой, какие-то серые голые скалы и уродливые черные деревья со скрюченными ветвями, лишенными листьев.

Нелепые дома таращились слепыми безумными окнами, и там, в глубине помещений, был кто-то враждебный, чуждый и непонятный.

Кривые улочки вели себя как раздраженные аспиды — по три, четыре раза оборачиваясь вокруг одного и того же района, чтобы затем внезапно окончиться каким-нибудь тупиком позади того места, где начинались.

Угнетали цвета. Зелг не мог бы назвать ни одного из них, хотя прежде немного по-ребячески гордился тем, что может поименовать около трехсот цветов и более тысячи оттенков. Бэхитехвальд игнорировал знакомые цвета, формы и материи. Здесь все находилось на грани существования: свет был, но его как бы не было; воздух был, но он затруднял видимость и движение, словно уже не воздух, а некое иное вещество, пропитанное грязью и влагой. За пять-шесть шагов ничего нельзя было толком рассмотреть, и именно там, на условной границе, которая отделяла от полной слепоты и беспомощности, то и дело мелькали неясные, размытые тени.

В этом мире не царила тишина, но и звуков в привычном понимании не было тоже. Что-то скрипело и стонало, кряхтело и тихонько выло; впрочем, Зелг теперь понимал, что безуспешно пытался объяснить ему бедный вампир. Конечно, то были не стоны и скрипы, а нечто совершенно иное, но как и цветам, так и звукам он не сумел дать имени. Он и вообразить не мог, что такое вообще возможно услышать при жизни.

Такангор потыкал пальцем в ближайшее псевдодерево, заинтересовавшись его странной пупырчатой корой, и его рука по локоть провалилась в сырую и вязкую массу, которая с чавканьем, всхлипами и стонами стала ее немедленно засасывать, поглощая. Только невероятная сила спасла минотавра, ибо хищное существо не собиралось отдавать желанную добычу.

Бэхитехвальд еще только-только начал проявляться в Кассарии и потому был слаб и бессилен. Но завывающие тени уже нетерпеливо толпились перед расположением королевских войск, тянулись к ним и тосковали, что еще не могут полакомиться столь необходимой им чужой жизнью. Это было так очевидно, что тиронгийская армия застыла на месте, объятая ужасом.

Холодная рука кошмара взяла за горло и молодого кассарийского некроманта. Ибо Зелг да Кассар плохо представлял себе, что ему делать с новым противником. Что касается армии Тиронги, то он с первых минут сражения понял, что его неумение, неловкость и отсутствие истинной силы не повлияют на исход. Он был здесь, скорее, для того, чтобы удовлетворить художественный вкус Такангора, которому — вынь да положь — был нужен кассарийский владыка на черном коне, в фамильных доспехах и со знаменем во главе войска.

Все летописцы и журналисты, военные корреспонденты и историки в один голос соглашаются с тем, что вкус не подвел генерала Топотана, и этот завершающий штрих придал армии Кассарии тот блеск и изысканность, коего так жаждут добиться многие владыки.

Что до самой битвы, то Зелг мог спокойно ее прощелкать, предоставив право разбираться с захватчиками тем, кто действительно в этом смыслил. И даже стройные костеланги скелетов и стремительный натиск детского истребительного батальона работали прежде всего на образ. Они очень помогли защитникам Кассарии, но вовсе не явились решающим фактором. Герцог совершенно четко понял, что и без восставших мертвецов Такангор бы наголову разгромил короля Юлейна и Ангуса да Галармона. Хотя бы по той причине, что действительно был более талантливым полководцем. В этом теперь не оставалось ни тени сомнений.

Однако, стоя лицом к лицу с наползающей тенью Бэхитехвальда, Зелг отдавал себе отчет и в том, что ни военный гений минотавра, ни патриотический настрой его подданных, ни полк «Великая Тякюсения», ни даже героическая хлебопекарная рота вкупе с хором пучеглазых бестий не принимаются сейчас в расчет. Это уже целиком и полностью его война. Это его враг, а он не знает, как воевать.