— Что случилось? — сказала она. — Возникла проблема?

— Мне надо выпить, вот главная проблема, — сказал он и, сев на кровать, сбросил с одной ноги туфлю. — Но если хочешь знать правду, я несколько беспокоюсь, поэтому хочу сменить имена. Завтра.

— Ладно, — сказала она. Положила «Холодный дом» на журнальный столик, тайком сунула в передний карман джинсов сто долларов. — Только ты на вопрос не ответил. В чем дело?

— Все в полном порядке, — коротко бросил он. — Просто я параноик, — сказал он и сбросил другую туфлю на пол. Носил мокасины без шнурков, с кожаными кисточками спереди. — Спустись завтра утром в салон, — сказал он. — Попроси осветлить волосы. И подстричь, — сказал он, и она уловила в его тоне легкое отвращение. — Как-нибудь помоднее. Наверняка сумеют.

Люси дотронулась до своих волос. Еще не заплела косы Брук Фремден, которые ненавидела. Слишком детские, говорила она. «Мне, должно быть, шесть лет? Или восемь?» — говорила она, хотя в конечном счете поддалась уговорам Джорджа Орсона.

Начнем с того, что таких волос никогда не хотела. Вот о чем она собиралась напомнить, но, возможно, это значения не имеет. Он вытащил из кармана пиджака блокнотик размером с ладонь и принялся что-то записывать крошечными прописными печатными буквами.

— Значит, сутра первым делом займись волосами, — сказал он. — До полудня сфотографируемся, будем надеяться получить новые паспорта в среду утром. В среду днем переберемся в новый отель. Хорошо бы как можно скорее покинуть страну. Хотелось бы как минимум к субботе быть в Риме.

Она кивнула, глядя в ковер, усеянный маленькими ожогами от сигарет. Остатки жвачки плотно растоптаны до толщины монетки. Отодрать, конечно, невозможно.

— Ладно, — сказала она, хотя к этому моменту тоже разнервничалась, потому что еще не выходила из номера без Джорджа Орсона. Сама мысль о парикмахерской вдруг показалась страшной. «Просто я параноик», — сказал он, но она была уверена, что он только выдумал приемлемое объяснение.

Жутко будет одной выйти на люди.

Во-первых, все кругом черные. Она будет чувствовать себя белой, непривычно заметной, не имея возможности раствориться в толпе. Вспомнилось, как они всей семьей проезжали по черным кварталам Янгстауна, а люди на улице, на автобусной остановке поднимали головы, глазели. Словно их старый четырехдверный седан окружала аура белой европеоидной расы, как будто от него исходило сияние. Помнится, мать нажала на кнопку автоматической блокировки дверцы, проверила, заперто ли, и еще раз перепроверила.

«Нехороший квартал, девочки», — сказала мать, а Люси закатила глаза. Настоящий расизм, подумала она и демонстративно сняла блокировку со своей дверцы.

Конечно, сейчас совсем другое дело. Это Африка. Страна третьего мира, где происходят попытки государственных переворотов, военные бунты, где в солдаты берут детей, и на память пришло предупреждение Государственного департамента: «Американцам рекомендуется избегать массовых скоплений народа и демонстраций, обращать внимание на окружающее, не попадая в потенциально опасные места и ситуации, руководствуясь здравым смыслом. Учитывая сильные анти-французские настроения, люди неафриканской наружности особенно могут подвергнуться насилию».

Но и трусихой выглядеть не хочется, поэтому она просто стояла, глядя, как Джордж Орсон снимает носки, растирает босую ступню большим пальцем.

— Там говорят по-английски? — нерешительно спросила она наконец. — В салоне? А если не говорят?

И Джордж Орсон сурово взглянул на нее.

— Наверняка кто-нибудь понимает, — сказал он. — Кроме того… Дорогая, ты три года в школе учила французский, этого должно быть достаточно. Хочешь, чтобы я слова записал?

— Нет, — сказала Люси и дернула плечами. — Нет… пожалуй… справлюсь, — сказала она.

Но Джордж Орсон раздраженно вздохнул.

— Слушай, — сказал он. — Люси, — сказал он, и она поняла, что он сознательно произнес ее имя, чтобы подчеркнуть. — Ты не ребенок. Ты взрослая. Очень сообразительная. Я тебе всегда говорил. Хорошо вижу, что Люси — замечательная молодая женщина. И теперь, — сказал он, — и теперь тебе надо набраться побольше уверенности. Собираешься до конца жизни ждать, чтобы тебе кто-то подсказывал дальнейший шаг? Я хочу сказать, господи боже мой, Люси! Пойдешь в салон, заговоришь по-английски, или составишь какую-то фразу на птичьем французском, или объяснишься жестами и наверняка добьешься желаемого без того, чтобы кто — то держал тебя за руку.

Он всплеснул руками, повалился на кровать с тихим тайным отчаянным вздохом, словно за ним наблюдали зрители, словно хотел еще кого-то разжалобить. «Верите ли, чем мне приходится заниматься?»

Хорошо бы придумать холодный и едкий ответ.

Но она ничего не придумала. Потеряла дар речи: так с ней разговаривать после лжи и уверток, после того, как она столько времени проторчала в мотеле «Маяк» в терпеливом доверчивом ожидании? Слышать теперь, что ей не хватает «уверенности»!

— Мне надо выпить, — капризно пробормотал Джордж Орсон, а Люси просто стояла, глядя на него сверху вниз. Потом снова взяла свою книгу, «Холодный дом», уселась с ней, как с вязаньем, медленно отклеивая банкноты, глядя, как прозрачная липкая лента срывает буквы со старых страниц.

Необходимо набраться уверенности, подумала она.

В конце концов, она кругосветная путешественница. За прошлую неделю побывала на двух континентах — хоть в Европе, в Брюсселе, лишь несколько часов, зато скоро будет жить в Риме. Станет космополиткой — не это ли обещал ей Джордж Орсон много месяцев назад, когда они уезжали из Помпеи, штат Огайо? Разве она не об этом мечтала?

Конечно, это не совсем Монако, Багамы или какой-нибудь мексиканский курорт на Ривьера-Майя, которыми она упивалась в Интернете. Но он прав. Ей выпала возможность стать взрослой.

Поэтому, когда он ушел в то утро, пообещав вернуться до полудня, она собралась с силами.

Надела черную футболку и джинсы — не совсем взрослые, но хотя бы нейтральные. Расчесала волосы, отыскала губную помаду, купленную для поездки в «мазерати», которой почти не воспользовалась — тюбик так и лежал в сумочке, в кармашке с молнией.

Сунула в сумочку пятьсот долларов, а остальные деньги, завернутые в грязную футболку, спрятаны на дне дешевого детского ранца Брук Фремден, купленного Джорджем Орсоном в Небраске.

Хорошо, подумала она. Это сделано.

Вошла в лифт хладнокровно, уверенно и, когда на другом этаже туда шагнул мужчина — солдат в камуфляже и голубом берете, с красными погонами на плечах, — сохранила на лице бесстрастное выражение, будто даже не замечала, будто не понимала, что он на нее смотрит с глубоким неодобрением, а в кобуре на поясе у него пистолет.

Молча доехала с ним до конца и, когда он придержал дверцу лифта с джентльменским жестом — «после вас», — пробормотала «merci»[58]и вышла в вестибюль.