Первым появился человек, который действовал как заведующий протоколом, и стал расталкивать всех, продвигаясь вперед требуя от людей освободить проход, как и в старые дни это делалось для его величества. Потом вышел Ленин, скорее бегом, чем шагом. На его лице было очень суровое выражение, и он чувствовал себя очень неловко. На нем была круглая серая фетровая шляпа, а в руке он нес книгу. Увидев Чхеидзе, он подошел к нему и с удивлением уставился на него, пока тот приветствовал его следующими словами: «Товарищ Ленин, я приехал сюда, чтобы приветствовать вас от имени советского правительства солдат и рабочих Петрограда, а также от имени всех революционеров России. Мы с вами солидарны – мы должны продолжать нашу революцию и охранять ее от внутренних и внешних врагов, а также продолжать войну. Для этого мы должны работать вместе, даже если мы можем и не разделять какие-то идеи. Я надеюсь, что вы сможете работать с нами».

Осмотревшись в течение нескольких секунд вокруг себя, Ленин ответил (почти повернувшись спиной к этим двум представителям): «Мои дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице русскую революцию и видеть, что вы – пионеры пролетариата всего мира. Война, в которой вы участвуете, была империалистической войной грабителей, но скоро настанет час, когда мы поднимем наш меч против капиталистов, которые сосут кровь бедноты. Недалеко время, когда наш друг Карл Либкнехт поможет нам, а потом наступит крушение европейского капитализма. Да здравствуют социалистические революционеры всего мира!»

Чхеидзе казался весьма озадаченным, поскольку он ожидал не такого ответа, а Ленин, очевидно, считал, что война, по крайней мере для России, закончена. Потом Ленина повели было к машине, стараясь оттеснить толпу назад, чтобы освободить место для прохода. Но Ленин выбрался из машины и взобрался на броневик – причем сделал это с большим недовольством, – превратив его в свою трибуну, и еще раз обратился к толпе. Мой информатор смог расслышать только очень громкий голос и такие отрывки из речи, как: «Товарищи… капиталисты-грабители… империалистическая бойня… это не война, а побоище бедноты» и т. д.

Потом Ленин проехал к дому знаменитой балерины Кшесинской, которая не так давно вышла замуж за великого князя Андрея. Так что Ленин устроился в этом прекрасном дворце посреди ее удивительной коллекции произведений искусства. Он снова обратился к толпе с балкона, говоря на ту же тему, против войны и очень антипатриотично. Как вообще Керенский мог позволить этому человеку въехать в Россию, зная его идеи и то, какое отравляющее влияние он окажет на массы?

Одно его присутствие – этого лидера мятежных солдат и рабочих – в изумительных комнатах Кшесинской было сродни святотатству. Но, увы, скоро весь дворец превратился в хлев. Полы были целиком завалены большевистской пропагандистской литературой, а прекрасное содержимое различных комнат было сознательно расколочено, сломано и расхищено, и за очень короткое время это когда-то очаровательное жилище стало более похожим на задний двор, чем на артистический дом элегантной женщины.

С приездом Ленина революция, которая поначалу отличалась тенденцией к избежанию кровопролития, стала грубее и более жестокой. Г-н Альбер Тома, известный французский социалист, приехал в Россию и выражал свое восхищение тем, что Россия станет страной победившей демократии. «Как мирно развивается революция!» – восхищался он. Но еще до отъезда у него появилась возможность изменить свое мнение. Он признался, что ранее полагал, что будет иметь дело с цивилизованными людьми. Однако он слишком поспешно сформировал свое мнение об этой революции. В действительности его первые идеи были всего лишь мечтой, а сейчас он понял, что люди, в которых он видел идейных борцов, приводились в действие злой, хотя и свободной волей.

Но я хорошо знала, что ждет нас впереди, и дрожала от страха за исход, когда будет отброшена последняя видимость сдержанности, а народ даст волю всей своей невежественной жестокости.

Наша главная тревога была за судьбу императора и императорской семьи. Керенский издал распоряжения, запрещающие применение какого-либо насилия по отношению к ним. Он пользовался огромным влиянием на толпу. Он говорил с такой впечатляющей выразительностью, что массы ему по-настоящему верили. К сожалению, его реальные поступки редко совпадали с его словами. Его речи представляли собой фразы, фразы и фразы, и больше ничего. Когда я впервые наблюдала его выступление в Киеве, его пронзительный голос звучал визгливо, и в нем было что-то истерическое. К тому же меня поразило, как он непрестанно жестикулировал и размахивал руками, что выглядело и смешно, и театрально. Ни разу не слышала, чтобы он произнес что-то здравое.

Несомненно, он мог бы, если бы захотел, спасти императора. Он был всемогущим, самым великим диктатором из всех существовавших. Ему позволялось творить все, что ему заблагорассудится, и он делал блестящую карьеру с молниеносной скоростью. Он предвидел, что ему надо спешить, потому что узурпаторы никогда не правят долго. Будучи адвокатом с незначительной практикой, он начал с депутата Думы, стал министром юстиции и назначил себя военным министром и председателем нового правительства, а потом и Верховным главнокомандующим, хотя не имел ни малейшего представления о военных делах. Он даже изобрел для себя нечто вроде военного мундира, похожего на английский «хаки». Затем он переехал в императорские комнаты в Зимнем дворце в Петрограде, которые обычно занимал сам царь, лишив его величество всех удобств. Хотя Керенский всегда проповедовал простоту и равенство, он был весьма далек от того, чтобы придерживаться своих принципов.

Пресловутая Брешко-Брешковская, которая, как я говорила раньше, именовалась «бабушкой революции», также жила во дворце.

На улицах Киева все еще происходили митинги, и я часто слышала такие фразы, как «Отнимите все у буржуазии! Это все ваше собственное!.. Смелее, товарищи…». Я очень не хотела появляться на улице, но из-за ужасной жары была вынуждена выходить из дому, чтобы подышать свежим воздухом. В один особенно жаркий вечер мы с несколькими друзьями отправились в местечко, известное как Купеческий сад. Это было живописное место – отсюда, с высокого холма открывался замечательный вид на Днепр и окрестные сады. Хотя парк и был небольшим, в его тенистых аллеях в жаркие летние дни можно было ощутить прохладу, покой и тишину. А по вечерам там играл оркестр и даже устраивались великолепные концерты симфонической музыки.

В тот самый вечер на этой сцене проходил митинг. Среди бури восторженных аплодисментов на нее поднялся какой-то человек. Вокруг кричали: «Кирпичников! Кирпичников!» Это был тот самый пресловутый солдат-предатель Волынского гвардейского полка, перед войной расквартированного в Варшаве. Этот солдат был первым, кто стал подстрекать полк к мятежу и также кто разжигал недовольство в других полках, что стоило жизни многим доблестным офицерам. На груди его был солдатский Георгиевский крест – награда за мужество. Увы, он получил ее от генерала Корнилова за свои подлые действия – скорбная страница в генеральской биографии.

Мне не было слышно, что происходило на митинге, да я и не желала слышать, но атмосфера этого красивого места, которое стали использовать в таких подлых целях, произвела на меня удручающее воздействие, и мы ушли домой в еще большем унынии, чем когда-либо.