Это был он. Тут ошибки быть не могло. Ни малейшей. Одет он был иначе и теперь, в темном костюме и накрахмаленном белом воротничке, смахивал на банковского клерка на отдыхе. Он побрился и напомадил волосы, чтобы не выбиваться из роли. Но все равно выглядел как чернорабочий и ни за что не сошел бы за англичанина. Все те же неподвижные черты лица, отсутствие выражения в глазах, которые каждую секунду осторожно оглядывали все кругом, а не смотрели в пустоту перед собой, как, уверен, до сего момента это было с моими. Ян Строитель достал сигарету и закурил, когда паром отчалил от берега, но ничего странного во мне не заметил.

Я сделал все возможное, лишь бы не смотреть слишком внимательно, когда паром причалил на той стороне и пассажиры сошли, чтобы тут же смениться новыми. А потом старался не упускать его из виду, когда паром вернулся и я наконец сам мог туда подняться. Но лишь зря потратил время. Десять минут (и два пенса) спустя я достиг противоположного берега, а он исчез. Я быстро прошелся по главной дороге, ведущей из города, обратно вернулся по боковым улочкам, обрамленным приморскими виллами большего или меньшего великолепия, плутал более часа, но ничего. Не будь укол, какой я почувствовал в груди при виде его, таким острым и болезненным, я бы заключил, что обознался. Но нет. Я был уверен, что нет.

В свое время я прочел немало приключенческих романов, и многие перипетии в них проистекали из того факта, что главные герои, если натыкаются на какой-то подлый поступок, никогда не идут открыть душу полиции. Нет, они держат информацию при себе, от чего случаются всевозможные беды. Разумеется, под конец они, как и подобает мужчинам, всегда во всем разбираются сами; но я часто спрашиваю себя, насколько проще было бы, если бы власти были поставлены в известность заранее.

А кроме того, я не горел желанием самому во всем разбираться — подобает оно мужчине или нет. Поэтому я вернулся в город и отправился прямиком в полицейский участок. И там уразумел, почему дюжие герои романов не тратят свое драгоценное время на подобное занятие. Властям, по сути, неинтересно. Если бы я заявил о пропаже собаки, либо краже зонтика, либо потере записной книжки, то, не сомневаюсь, констебль Армстронг разом ринулся бы в бой. А так он посмотрел на меня, будто проблема как раз во мне, задумчиво пожевал губами и нахмурился на манер, заставлявший всерьез предположить, что он считает меня человеком, с которым надо помягче.

— Полагаю, даже у анархистов бывают выходные, — сказал он шутливо. — Наверное, у них работа тяжелая, свержения и все такое.

— Это не шутки.

— Прекрасно. Расскажите, что вас тревожит.

И я рассказал, но к тому времени, когда полицейский понял, что я только с чужих слов знаю, что Ян Строитель анархист-революционер и что настоящее его имя мне неизвестно; что опять же с чужих слов слышал, что у него есть пистолет; не знаю наверняка, есть ли у него пистолет при себе сейчас; видел его только со значительного расстояния; а до того только один раз; и не могу поклясться, что он тут не на отдыхе, он начал терять терпение.

— Не объявлять же нам на основании ваших слов военное положение, правда, сэр? — прокомментировал он.

Помрачнев, я тяжелым шагом вышел из участка.

— Зачем, скажи на милость, ты так вырядился? — спросил Джексон.

Лицо у меня сделалось удрученное. Времени было начало девятого, я еще не ел, я почти готов был к выходу.

— Ты ведь просил заняться балом, так?

Он уставился было на меня, потом расхохотался.

— Тебе положено о нем написать. Не ходить на него, идиот ты этакий! Неужто ты думал, что тебя пустят? Тебе полагается стоять у ворот и составлять список гостей по мере их появления. А не отплясывать с герцогиней Девонширской.

— А-а.

Я посмотрел на себя в зеркало. До его слов я гордился своим видом. Я был одет рыбаком — наспех подкупил старика в порту, чтобы он одолжил мне дождевик и шляпу. На последнюю я нацепил уйму мушек и прочих пустячков, которыми, как мне думалось, пользуются рыбаки. Еще у меня была большая плетеная корзина с гипсовым омаром, которого я купил в лавке, торговавшей сувенирами для туристов.

— И вообще, — презрительно сказал Джексон, — это bal masque, а не костюмированная вечеринка.

Я недоуменно воззрился на него, кажется, он услышал, как я сдуваюсь.

— А есть разница?

— На такой бал мужчины одеваются как обычно. Женщины приходят в масках. Вот почему он называется бал-маскарад.

— Мне надо туда попасть, — сказал я. — Даже если придется тайно проникнуть в дом. Мне надо найти леди Рейвенсклифф.

— Зачем?

— Ей… Не важно. Мне надо ее найти.

— Сомневаюсь, что ты найдешь ее на балу. Считается, что она в трауре.

— Она обедала с королем.

— Это другое дело. Это дозволяется, едва-едва. Но бал? Это был бы скандал. Плохо уже то, что она вообще сюда приехала. Если приехала.

— Я хочу сказать, если все в масках… Она как раз из тех, кто проскользнул бы. Кто-нибудь там точно знает, где она. Мне нужно пойти. На всякий случай.

— Только не как представителю «Таймс». Мое место мне дороже.

Вид у меня, наверное, сделался откровенно отчаянный, потому что он оставил пренебрежительно-насмешливый тон и глянул на меня проницательно.

— Вы с Гамблом приблизительно одного роста. Надень его смокинг.

— А ему он не понадобится?

— Нет.

Открыв шкаф, он начал вытаскивать одежду.

— Тебе лучше поспешить. Он здорово рассердится, когда узнает.

Так час спустя, когда сумерки только-только переходили в ночь, я поднимался по Эджипт-хилл, улице, которая вела прочь от набережной и огибала сады при доме, снятом Барингами. Я подумал было — не попытаться ли заговорить зубы на входе, но отказался от этой затеи: журналисты умеют многое — пробираться в залы суда, полицейские участки, в чужие дома — благодаря чистому нахальству, но появление незваным на великосветском празднике требует, рассудил я, большой практики. А потому, вновь прибегнув к мудрости Джорджа Шорта (зачем напрямик, когда можно в обход), я присматривался к стене, пока не нашел местечко с подходящим деревом, чьи ветви свисали над кирпичной кладкой. Полминуты спустя я был в саду, где поправил галстук-бабочку, отряхнул смокинг Гамбла и с решимостью, которой не чувствовал, направился к дому.

Никто не обратил на меня внимания. Сработало превосходно; я взял бокал шампанского с подноса у проходившего мимо официанта и неспешно прошел в главный зал — уже полный людей и пьянящий запахом духов, — где прислонился к стене и стал смотреть, стараясь сориентироваться и определить, как именно мне себя вести. Не забудьте: подобный прием был для меня так же дик, как свадьба у эскимосов, и следовало держаться настороже. А еще я чувствовал себя нелепо. Смокинг — не постоянная моя одежда; мне много комфортнее было бы в рыбацком дождевике. То, что большинство женщин выглядели нелепо настолько, что мне и в страшном сне бы не привиделось, нисколько не утешало. Почему они вообще идут на такие абсурдности, как можно считать их верхом моды, не поддавалось моему разумению. Обладай они элегантностью Элизабет Рейвенсклифф, то, возможно, преуспели бы. Но большинство выглядели как пухлые англичанки средних лет в масках. Не впервые я порадовался, что живу в мире пабов и комнат для прессы. Да и как вообще функционирует высший свет? Позволительно ли просто подойти к кому-то и заговорить? Учиню ли я скандал, если заведу беседу с молодой девушкой?