...А двинуться в путь его вынудила пуля, срезавшая ветку прямо над головой. Пуля, очевидно, была шальная. Но если бы в ту минуту он подхватился... Если бы подхватился — она точно так же срезала бы его самого. Только уже под корень.

Крамарчук прополз несколько метров и только тогда решился оторвать руки от земли. Оглянувшись, он увидел, что на суку что-то висит. «Карабин Марии», — догадался он. Медсестра просто-напросто забыла о нем. Вернуться и взять его уже не было никаких сил. Однако сработал инстинкт окруженца, алчно подбирающего любое оружие, любой завалявшийся на месте боя патрон. Все могло пригодиться, решительно все! Не сегодня, так завтра.

«Интересно, чем это кончится, будь оно проклято? — горестно раздумывал он, с трудом двигая отяжелевшими ногами. Он давно мог настичь Марию, но не спешил делать это. Одному ему легче шлось, а главное, свободнее думалось. — Подвернулось бы еще двое хлопцев, хотя бы двое. Забрались бы в лес, построили землянку, обжились... И “опекали” бы окрестные дороги... Вот только где теперь найдешь этих двух-трех мужичков-гайдуков? К осени небось поза-бивались в села, хутора, поближе к вдовам-солдаткам. Днем в погребке или в стожке, а по ночам — под боком у баб. Поустраивались, дети архангеловы! Хоть ругай, хоть завидуй».

Под утро Зомбарта разбудил непривычный шум в коридоре. Едва проснувшись, он мгновенно включил светильник и настороженно прислушался.

— Где этот кретин?! — донесся до него знакомый голос гаупт-штурмфюрера Гольвега. — Я вас спрашиваю, штурманн[33], где этот ублюдок, возомнивший себя фюрером?!

— Он там, в спальне графа, — дрожащим голосом ответил охранник, которого еще два часа назад Зомбарт угощал коньяком. Опустошив рюмку, тот щелкнул каблуками и, понизив голос, произнес: «Весьма признателен, мой фюрер».

Это было молвлено так искренне, что впервые после третьей пластической операции Великий Зомби сказал себе: «Какого черта?! Неужели я в самом деле не способен сойти за фюрера? Ведь мог же поверить в свою фюрерскую звезду жалкий ефрейтор. Я-то, как-никак, дослужился до лейтенанта СС. И уж во всяком случае не настолько глуп, чтобы не быть в состоянии сыграть «вождя нации».

— Ах, он уже в спальне графа?! — неистовствовал тем временем Гольвег. — Почему вы не предложили ему спальню кайзера?

То, что произошло дальше, совершенно не укладывалось в сознании человека, уже привыкшего к тому, что судьба уготовила ему величие Имперской Тени* Ворвавшись в спальню, трое громил-эсэсовцев вышвырнули его из постели и пинками выгнали в коридор.

Но что, что произошло?! — растерянно спрашивал Зомбарт, пока прикладами и пинками его угоняли все дальше и дальше от теплого ложа. — Кто отдал приказ? Я ведь все, как надо... Я ведь старался.

Уже у двери, выводящей на площадку второго этажа, Гольвег ухватил его за загривок и, с силой потерев лбом о косяк, прорычал:

— Ты, мразь! Тебе представлялась священная возможность послужить рейху, изображая из себя двойника фюрера. Над твоей рожей колдовали лучшие хирурги. Лучшие портные шили на тебя мундиры. Перед тобой тянулись ничего не подозревающие офицеры СС. И после всего этого ты, гнида, побрезговал своим долгом перед фюрером!

— О чем вы, господин гауптштурмфюрер?! — в ужасе уставился на него Зомбарт, превозмогая саднящую боль в растерзанном лбу. — Кто мог сказать вам такое? В конце концов, по чьему приказу?.. Мной занимается лично Скорцени.

— Ты еще смеешь всуе упоминать это имя?! — изумился Гольвег. — Он действительно потратил на тебя два солдатских раунда здоровья. Но теперь для него очевидно, что ты — всего лишь казарменная вша. Поэтому вместо него тобой займется почетный караул палачей.

Выстроившись цепочкой на широкой деревянной лестнице, эсэсовцы перебрасывали его из рук в руки, словно набитый опилками манекен. Но когда Зомбарт наконец оказался на первом этаже, кто-то милостиво швырнул к его ногам мундир — тот самый, в котором профессор Брофман готовил его к роли двойника — сапоги, ремень и фуражку.

— Одевайся! - приказал Гольвег, буквально пронзая указательным пальцем его грудь. — Гадко видеть, как ты светишь своей окальсоненной задницей.

Но вот Зомбарт надел мундир, затянул ремень и, расправив лацканы френча, тряхнул известной всему миру челкой. Стоявшие с двух сторон от него эсэсовцы оторопело уставились на «фюрера» и, переминаясь с ноги на ногу, словно ступали по раскаленным углям, отходили все дальше и дальше. Гольвег умышленно не предупредил их, что идут брать двойника фюрера, они понятия не имели, кого следует доставить к месту казни, и теперь приходили в себя, с ужасом обнаруживая, что ведь пинали-то они, вытирали носки сапог о седалище вождя Великогерманского рейха!

— Что вы попятились? — попробовал рявкнуть Гольвег, однако почувствовал, что голос предает его.

— Но ведь, господин гауптшутрмфюрер... — пролепетал один из конвоиров. — Это же...

— Кто, роттенфюрер[34], кто?!

— Кажется... Может, мне почудилось, но...

— Что вы мычите, будто телка перед первыми родами? Что вам почудилось? Что вас уже арестовали? Так это я вам гарантирую, с переводом в штрафную роту.

Поняв, что толку от конвоиров не будет, Гольвег вновь захватил Зомбарта за загривок и, словно из катапульты, запустил им в дверь.

— Что вы уставились на меня? Ведите к машине!

Только в кузове крытого грузовика Зомбарт наконец нашел в себе мужество предположить: если бы, еще находясь во дворце, он обратился к эсэсовцам, как должен был обратиться на его месте настоящий Гитлер, они бы попросту отказались выполнять приказ Гольвега и, возможно, даже вступились бы за него.

«Что значит “вступились”? — почти с отчаянием упрекнул себя Великий Зомби. — Да прикажи я, они затолкали бы в этот кузов самого гауптштурмфюрера. Или там же, во дворе, пристрелили его, будучи твердо уверенными, что прикончили предателя, причем по личному приказу вождя».

* * *

Увозить его не спешили, словно давали возможность хорошенько поразмыслить над превратностями своей судьбы. Около получаса Зомбарт просидел в отсыревшем грузовике, один, без охраны, будто о нем вообще забыли. Потом, наконец, те же эсэсовцы, что пятились от него в прихожей дворца, робко уселись у заднего борта, и машина долго громыхала по брусчатке и вязла по проселочным дорогам. Уже начало всходить солнце, когда его доставили к какой-то разрушенной, брошенной хозяевами усадьбе, у высокой кирпичной ограды которой уже стояло человек двадцать. Все они были измождены, одеты в полосатые лагерные робы, а посеревшие лица превратились в их собственные посмертные маски.

«Да ведь их же будут расстреливать!» — ужаснулся Зомбарт. Но подумал об этом с такой отстраненностью, словно не мог поверить, что и его самого ждет точно такая же участь.