– Так что не знаю, что и делать, – вздохнув, констатировал Межлаук, закончив свой весьма горячий спич. – Я уже начал просчитывать варианты, как добиться того, чтобы цена на золото в Бреттон-Вудской системе фиксировалась не только в долларах, но и в рублях. Но как убедить в этом остальные страны? В этой реальности США на момент заключения соглашения контролировали около семидесяти процентов всего мирового монетарного золота[126], а СССР после всех выплат по ленд-лизу[127] и прямых закупок оборудования за золото – только четыре. Нет, у меня есть прикидки, как немного изменить это соотношение, но даже при самой большой удаче нам не добиться соотношения лучше, чем шестьдесят один на семь. А ведь есть ещё англичане и французы, которые точно поддержат США, а не нас. Да и Китай на тот момент тоже абсолютный американский сателлит. Чанкайши у них просто с руки ест…

– Хм, а Бреттон-Вуд-то тут при чём? – с ходу включился в разговор Николай Иванович. – Ведь это соглашение позволило американским нуворишам десятками лет просто паразитировать на всём остальном мире, всего лишь печатая резаную бумагу и выдавая её за золото. Но нам-то ведь требуется создавать реальную экономику. Нам оно ни к чему! Нам нужно, чтобы его вообще не было, а не что-то там в него вносить.

Валерий Иванович окинул Вавилова задумчивым взглядом, почесал подбородок, хмыкнул, потом сокрушённо покачал головой.

– Вот зачем люди лезут туда, где ничего не понимают! Николай Иванович, вот что бы вы сказали, если бы я полез давать вам советы и высказывать своё компетентное мнение по какому-нибудь вопросу в области генетики? Например, начал бы вас убеждать, что вам надо вот буквально всё отбросить и немедленно заняться исследованиями в области восстановления теломеров. Очень важная и нужная же область…

Вавилов побагровел, набычился, но сказать ничего не успел. Потому что Сталин поднял руку и, сделав успокаивающий жест в сторону Николая Ивановича, негромко произнёс:

– Продолжайте, товарищ Межлаук.

– Ну так вот я и говорю. Практически в каждой пятилетке мы сталкиваемся с жуткой нехваткой ресурсов. Сначала финансовых, потому что если мы вбросим в экономику больше денег, чем она может переварить, то тут же запускаем спираль инфляции, либо, если действовать жёстко, директивно удерживая цены, что при планируемом почти полном отказе от государственной торговли будет весьма нетривиальной задачей, быстро скатываемся к тотальному дефициту. Причём первоначальный скачок цен или недостача товаров могут быть весьма ограниченными и произойти во вполне локальной области, допустим, на колхозных рынках парочки-тройки областей, но очень быстро сработают слухи, и народ, у которого ещё свежо будет воспоминание о войне, тут же бросится закупаться сначала солью, спичками и консервами, а затем вообще всем, чем только можно – от трусов и стирального порошка до автомобилей… Из двухсот семидесяти шести сценариев, которые нам удалось просчитать, подобные перманентные инфляционные либо дефицитные всплески возникали в двухсот сорока семи. Причём в более чем ста девяноста сценариев практически в каждую пятилетку, а в сорока чуть ли не ежегодно.

– Так, может, стоит сосредоточиться на тех, в которых не возникают?

Межлаук тяжело вздохнул.

– Там другая засада. Либо темпы развития совсем никакие, так что США, несмотря на все наши усилия и доступ к новым технологиям, обходят нас по темпам роста уже к шестидесятым, либо растянувшееся состояние перманентной мобилизации, которое нам так дорого обошлось в предыдущих реальностях, но не способен народ терпеть его так долго, либо… нужно гораздо раньше и быстрее менять принципы построения экономики.

Валерий Иванович замолчал. Молчал и Иосиф Виссарионович. При всей призрачной очевидности, вопрос был очень непрост. И не только из-за того, что сорок шестой год – это год последнего голода в СССР. Его не случалось уже в паре последних реальностей. Ведь знать о голоде – это половина дела для того, чтобы его не допустить. В текущей реальности, кстати, именно вследствие принятых превентивных мероприятий населению СССР удалось гораздо раньше познакомиться со СПАМом…[128] Проблема была в том, как отреагируют на подобные изменения в экономике и внутренней политике люди, только что вернувшиеся с войны. И если в сельском хозяйстве первоначально реакция будет скорее положительной, недаром в архивах НКВД были обнаружены целые пачки рапортов, в которых собраны слухи, бродящие между солдатами к концу войны, согласно которым по итогам войны «за героизм русского народа колхозы отменят»[129]. Но вот как отреагирует рабочий класс? Да и с партийной номенклатурой, несмотря на всю её вышколенность (после такой-то волны чисток и посадок), также не всё так однозначно… Системный перевод экономики на новые рельсы планировалось начать только лет через десять, когда миллионы советских мужчин, прошедших через группировки оккупационных войск в Европе, наглядно, на примере стран новых народных демократий, в которых и будут располагаться эти группировки, увидят, как выглядит эта самая новая экономика. Причём результат должен быть ещё более наглядным, вследствие того, что все эти новые народно-демократические страны должны были во время всего этого периода нести минимум непроизводительных расходов. В первую очередь потому, что практически лишались собственных армий и, соответственно, почти всех военных расходов. Ибо на этот период СССР собирался взять их защиту от внешних угроз на свои плечи. Как и гарантировать сохранность и неизменность их границ… А вот как это сделать сразу же после войны? Ну, не создав напряжение в обществе… Мы ж победили! Значит, наш строй – самый лучший. И система самая разумная и лучше всего устроена. И вот на тебе – сразу же после победы (причём какой – великой, эпической!) сразу же сами и начинаем её рушить! Это что же, все эти посаженные и расстрелянные враги Сталина всю правду говорили? Ну, насчёт врагов и предателей в Кремле…