Мы выходим на улицу и поднимаемся по узкой пыльной дорожке, которая вьется между брошенными домами, когда-то составлявшими старую деревню. Толстые цементные стены, деревянные красные двери. В одном проулке я вижу белье на веревке между домами, в другом ощущается запах мочи. Здесь нет ни запаха горящей электроники, ни запаха благосостояния.

Мы поднимаемся на холм, возвышающийся над старыми крышами, они взлетают и опускаются, плавно изгибаясь: старый Китай, которого я никогда не знал, настолько бедный, что люди согласились уничтожать свои пышные поля ради утилизации чужих компьютеров. Справа у подножия холма на старых полях стоят пятиэтажки. Там есть балконы и огромные окна; по словам Гэ, там живут целые семейные кланы, некогда проживавшие напротив друг друга в этих проулках. В домах есть водопровод и электричество без особых перебоев. Семейства заработали на такое жилье утилизацией импортной электроники.

Я хочу спросить Гэ, что сказали бы его предки о происходящем в Гуйюе. Радовались бы они богатству, которое обеспечили электричество, водопровод и восстановленный храм клана? Или они оплакивали бы реки и каналы, загрязненные настолько, что питьевую воду в Гуйюй приходится доставлять ежедневно? Стоило ли оно того? Пока я формулирую мысль в вежливых и уважительных выражениях, Гэ просит сфотографировать его с Генри на фоне двух деревень – заброшенной старой и высотной новой. Я соглашаюсь, а когда он приосанивается при позировании, понимаю: ответы у меня уже есть.

Через семь недель после того, как я уехал в Китай в сентябре 2002 года, мне позвонил Джеймс Ли, американец китайского происхождения, торгующий утилем. Я познакомился с ним, когда занимался своим семейным бизнесом. Джеймс отличался от других китайских покупателей. Он любил говорить не только о металлоломе, он искренне интересовался мною, моей семьей и особенно покойной бабушкой. Когда он услышал, что я приехал на несколько месяцев в Китай поработать фрилансером в начале своей постметаллоломной карьеры («преждевременный кризис среднего возраста», по меткому выражению одного из моих друзей), он предложил провести мне экскурсии, в том числе – что крайне важно – на некоторые китайские свалки.

Предложение было весьма щедрым. Американский журналист без опыта жизни в Китае, не владеющий китайским языком, ограничен в своих возможностях. Незначительные публикации о китайской переработке в то время сосредотачивались на теневом загрязняющем секторе, где доминировали небольшие мастерские из мест типа Гуйюя. Но хотя небольшой теневой сектор действительно являлся важной частью перерабатывающей отрасли Китая, я совершенно не сомневался, что он не способен справиться со всем тем вторсырьем, которое – согласно американской статистике – отправилось в Китай в 2002 году. Я собирался увидеть колоссальные свалки, скрытые за воротами, стенами и прочими уровнями безопасности.

И тут на сцене появился Джеймс.

* * *

Площадка, куда меня пригласил Джеймс, принадлежит Sigma Group, и уже на самом входе путника поражают расположенные по обеим сторонам въезда на фабрику два огромных чугунных бюста Ленина и Сталина. Вот примерно такое я и представлял!

– Вам нужно спросить его о них, – говорит Джеймс.

– О бюстах? – я внимательно смотрю на Джеймса: он невысок и довольно коренаст. Ему почти 40, но у него улыбка озорного ребенка. – Кого спросить?

– Владельца. Господина Хуана.

Джеймс – мой старый приятель, дружелюбный парень с самым беззаботным и самым громким смехом из всех встречавшихся мне людей, занимавшихся мусором. Но у него есть склонность к озорству, которая иногда – на мой взгляд – не годится для бизнеса, хотя, судя по его успехам в отрасли, ошибаюсь.

– Точно, – говорит он, заливаясь смехом. – Мне тоже любопытно узнать.

Мы паркуемся перед коротким офисным зданием. В холле нас встречает весьма элегантный мужчина среднего роста. Ему слегка за 50, на нем черный блейзер, брюки цвета хаки и серый галстук; заметна грубоватая харизма человека, который считает, что он родился для руководства людьми.

– Привет, как дела? – говорит он глубоким баритоном.

Джеймс представляется – я почему-то думал, они с Тони уже знакомы, – а затем представляет меня.

Я не знаю, что сказать, а потому вполне естественно следую предложению Джеймса.

– Я заметил ваш бюст Ленина у ворот, – говорю я хозяину.

– А, те штуки? Это было в утиле. Можете взять их, если хотите. Они немало весят.

Он улыбается дурацкой улыбкой, и мы тоже. Но мы здесь не для того, чтобы собирать коммунистические сувениры, мы здесь для осмотра свалки, и Тони рад оказать услугу – в основном потому, думаю, что Джеймс желает вести с ним бизнес. Он протягивает нам каски, и мы выходим наружу и идем вокруг офиса.

Слабый дождик поливает две большие груды измельченного лома: пожалуй, метров тридцать в длину и полтора в высоту. Но это не сталь, а те 2 % автомобиля, куда входят цинк, медь, алюминий, магний и прочие цветные (то есть не железо и не сталь) металлы, не поддающиеся магнитам шредера. В вашем автомобиле «Фольксваген-жук» весом примерно одну тонну эти 2 % составляют до 40 фунтов металлов[103], стоимостью по несколько долларов за фунт; если у вас компания по измельчению автомобилей, то в месяц у вас будут тысячи фунтов металла и сотни тысяч долларов – может, и больше. Просто спросите Тони Хуана: в 2002 году Sigma импортировала примерно 100 тыс. тонн измельченного смешанного лома, 90 % из Соединенных Штатов. После сортировки их на составляющие Хуан экспортировал алюминий в Японию. По его словам, в том году он был фактически крупнейшим экспортером алюминиевого лома для голодной японской автомобильной промышленности. Спустя десять лет, в 2012 году, Sigma Group обеспечила 40 % всего китайского экспорта вторичного алюминия (то есть алюминия, полученного из металлолома).

Вокруг алюминиевых груд видны небольшие фигурки в бирюзовых комбинезонах, медицинских шапочках и масках, они кидают лопатами в желтые тачки куски лома размером с кулак, а затем укатывают их. Несмотря на мешковатую форму и маски, ясно: перед нами женщины, поскольку для мужчин они слишком малы, особенно в плечах. Мы последовали за несколькими по направлению к четырехэтажному складу с задрапированными окнами. Даже в 15 м слышен отчетливый, похожий на мощный ураганный дождь, шум – куда более сильный, чем тот, среди которого мы шагаем сейчас. Острый металлический звук похож на атмосферные помехи в аналоговом телевизоре. Мы останавливаемся у погрузочного отсека, и то, что открывается моим глазам, потрясает.

Сотни фигурок в сине-зеленых костюмах сидят на полу, покрытом измельченным металлоломом, и молча сортируют различные металлы по пластиковым корзинам; каждый брошенный кусок – эквивалент капли дождя, а все вместе они создают звук металлического ливня. Когда я осторожно захожу в помещение, я ошеломлен его размерами. Оно простирается на сотню метров, обе стороны завалены темным измельченным металлическим ломом, который перетекает с пола на столы, потом обратно на пол, и снова, и снова. Посреди комнаты идет узкий проход, отделяющий две реки металла друг от друга, и рабочие катают по нему тачки с металлом – либо вываливая его для сортировки, либо увозя уже полностью рассортированным.