затем и прибыл на Инагуа, за тысячу восемьсот миль от родного дома, чтобы «полезть туда», и отговаривать меня было совершенно бесполезно. Вместе с капитаном мы распаковали восьмидесятифунтовый водолазный шлем, перебросили его через планшир, установили в надлежащем положении и присоединили воздухопровод. Я нырнул в воду и тут же выплыл на поверхность: после горячего тропического солнца вода казалась холодной. Капитан дал сигнал, что воздушный насос включен, и я, оставляя за собой шлейф пузырьков, поднырнул под шлем и закрепил его на голове. Затем я махнул рукой в знак того, что готов к спуску, и тихо заскользил вниз на спасательной веревке. В течение какой-то доли секунды в моем поле зрения промелькнули пальмы на берегу, клочок голубого неба и башни облаков на нем, а уши заполнил низкий рев огромной волны, белопенной массой накатывавшей на зазубренный гребень рифа. Затем наступила полнейшая тишина, нарушаемая лишь слабой пульсацией шланга – таинственной ниточки, связывавшей меня с надводным миром, – и оттого казавшаяся особенно напряженной. Я взглянул наверх и едва не задохнулся от неожиданности: волна, разбившись о риф, распалась на несметное множество пузырьков – красных, зеленых, синих, всех цветов радуги, – которые стремительно пошли вниз, искрясь в лучах солнца, пронизывавших толщу воды. Затем они на мгновение как бы застыли на месте и быстро побежали кверху. Первыми достигли поверхности пузырьки покрупнее и бесследно исчезли, словно слившись с литой серебряной стеной. Наступило короткое затишье, во время которого лишь отдельные струйки захваченного водой воздуха медленно вытягивались кверху. Затем, совершенно неожиданно, зеркало воды снова разлетелось разноцветным роем пузырьков и клочьями пены. Самым поразительным при этом было то, что все это происходило совершенно беззвучно, хотя я отлично знал, что всего в нескольких футах надо мной воздух содрогается от гула прибоя.

Я повернулся спиной к рифу и огляделся. Над моей головой чернело замшелое, облепленное обрывками водорослей дно шлюпа. Вода возле него была пронизана длинными золотыми полосами солнечного света, ярко вспыхивавшими и гаснувшими в глубине. Вокруг меня струилась прозрачная синева нежнейшего пастельного оттенка, какой мне когда-либо приходилось видеть, и казалось, будто я плыву в отливающем перламутром голубом просторе, безмятежном, почти оживотворенном и полном какого-то неуловимого мерцания, словно сотканном из солнечного света и небесной лазури; я и в самом деле невесомо парил в воде, почти не ощущая натяжения спасательной веревки. Вдали это слабое мерцание мало-помалу меркло, и толща воды, принимая бледный золотисто-серебристый оттенок, прорезалась длинными мутно-белыми снопами света, перебегавшими, исчезавшими и возникавшими по мере движения волн, которые наподобие призм преломляли солнечные лучи, то и дело изменяя их направление.

Наконец я глянул вниз, и у меня захолонуло сердце. Я висел на самом краю бездонной пропасти, головокружительным, зияющим чернотою провалом переходившей в беспредельность океана. За семнадцать футов перед собой я с рельефной отчетливостью видел каждую скалу, каждый камень, однако дальше очертания предметов становились более расплывчатыми, неясными, так что где-то далеко за пределами всякой фокусности я мог различить лишь размытые контуры каких-то фантастических фигур, темные пятна скал и странные тени, бесшумно передвигавшиеся с места на место. За всем этим, в самом низу, начинался сплошной мрак, пустота, казавшаяся особенно загадочной из-за своей неосязаемости.

Я осторожно опустился на несколько футов и с удивлением заметил, что раскачиваюсь на веревке взад-вперед наподобие маятника. Оглядевшись, я обнаружил, что и все в этом своеобразном каньоне тихонько раскачивается, описывая дугу в десять-двенадцать футов; я начинал раскачиваться от белого песчаного холмика, медленно и беспомощно проносился над отвесными стенами ущелья и повисал в пустоте на расстоянии тридцати футов от дна. Носиться в пространстве словно пушинка, подхваченная ветром, было настолько необычно, что я целых пять минут качался взад-вперед, отдаваясь этому удивительному ощущению. Наконец, решив приземлиться на песчаный холмик, я улучил момент и мягко опустился на его вершину. Однако пробыл я там недолго, ибо в следующую же секунду меня подхватило и унесло с облюбованного мною местечка. Лишь упав на колени и уцепившись за лиловый коралловый куст, я сумел задержаться на самом краю пропасти и, дождавшись обратного толчка, плавно перенесся назад. Дважды повторив этот трюк и убедившись, что меня не унесет в бездну, я выпрямился во весь рост и отдался этому размеренному колыханию. Подобно танцору в кинокартине, показываемой в замедленном темпе, я легонько подпрыгивал вверх, парил на высоте десяти футов, мягко приземлялся, секунду балансировал на месте и тем же путем возвращался в исходное положение. Вскоре я в совершенстве овладел этой акро-, вернее, гидробатикой и смог внимательнее осмотреться вокруг.

Если уже прибой с изнанки поверг меня в немое изумление, то об открывшемся мне подводном пейзаже и говорить нечего. Передо мною, контрастно выделяясь на небесно-голубом фоне, стоял фантастический лес желтых коралловых «деревьев», тянувшихся к поверхности хаотически переплетенными, безжизненными руками ветвей. Ряд за рядом их толстые стволы уходили вдаль, расступаясь перед гротами и образуя голубые лужайки, на которых росли деревца поменьше.

Этот сказочный лес сделал бы честь самой смелой творческой фантазии, и мне вспомнились леса, в которых очутилась Белоснежка, спасаясь от злой королевы. К тому же между стволами этих фантасмагорически желтых деревьев сновали стаи рыб самых разнообразных расцветок. Ярко-желтый и небесно-голубой, красный и изумрудно-зеленый, серебристо-серый и пурпурный, розовый и бледно-лиловый – все цвета и оттенки солнечного спектра сошлись здесь в невообразимой неразберихе. Можно было подумать, что какой-то сумасшедший художник, не жалея красок, набросал картину чудесной сказочной страны и вдохнул в нее жизнь. И тем не менее ни один художник, сколь бы безумен он ни был, не сможет создать ничего, что могло бы соперничать с подобной картиной по богатству и разнообразию красок. После этой пробной вылазки я не менее пятидесяти раз побывал в глубинах океана у рифа и каждый раз преисполнялся каким-то благоговейным чувством при виде такого ландшафта. Наш наземный мир не знает таких красок и цветовых тональностей, какими располагает подводное царство. Как бы ни были хороши наши закаты или леса в осеннем убранстве, их краски выглядят грубыми и кричащими по сравнению с тем, что мне приходилось наблюдать у кораллового рифа. Есть что-то невыразимо мягкое и нежное в этих тонах, что-то от мерцания жемчуга, до того зыбкого и неуловимого, что ему невозможно подыскать точное определение. За несколько футов от меня между двумя большими коралловыми деревьями показалась стайка макрелей неизвестного мне вида. Выплывая из тени, они выглядели глянцевито-розовыми, со слабым серебристо-лиловым отливом, но попав в полосу солнечного света, стали ярко-желтыми и заиграли различными оттенками – от золотисто-огненного до медно-красного в зависимости от