– Мне за это полагается доппитание? – спросил Юлий.

Иван Васильевич засмеялся.

– Вам за это полагается арестовать Грошева и препроводить его в камеру предварительного заключения. Вечером можете сходить в театр. Вы давно не были в театре, Служка?

Юлий бывал в театре очень давно, еще при царе, и больше ходить туда не имел никакой охоты. Случилось его появление в театре по стечению обстоятельств, в глубочайшей российской провинции. Ничто из постановки не отложилось в памяти Юлия, кроме разве что мятых пирожных в антракте и еще того, что у главной актрисы на платье сзади была дырка возле плеча. Актриса была некрасивая, чернявая, с капризным и голодным лицом. Прореха в ее одежде Юлия весьма раздражала, а сам театр для него надолго стал символом убогой попытки скрыть нищету.

Кино – вот это совсем другое дело. В кино и роскошь, и правда жизни хлестали через край, а билет, кстати, стоил совсем недорого.

* * *

Андрей Иванович Кравцов являлся вторым человеком на съемках картины «Княжна-пролетарка» – помощником главного режиссера по подбору основных кадров.

Сюжет картины предполагался такой: во время Революции семейство князей Строговых бежит за границу, но в неразберихе революционной смуты теряет младшую дочь, которая становится беспризорницей, коротко стрижет волосы и выдает себя за мальчишку. Затем бывшая княжна попадает в приют для беспризорных детей, где получает хорошую рабочую специальность и, в общем, становится настоящим человеком, пролетаркой. В то время как ее родители влачат бесславное существование в эмиграции и в своем моральном падении скатываются все ниже. Например, старшая сестра поет в кафешантане и под конец делается совершенно погибшей женщиной.

Картина должна была выйти в пяти частях.

Если судить здраво, то второй человек на съемках был на самом деле именно что первым человеком. Ведь только от него, от товарища Кравцова, в сущности, сейчас и зависело – кто будет играть и где достать одежду для актеров. Все это Фима подробно разъяснил Ольге по дороге в студию.

Ольге предлагалось пробоваться на роль старшей сестры, той, что поет в кафешантане, носит роскошные туалеты и всячески морально разлагается, то есть томно смотрит на мужчин и медленно опускает густо накрашенные веки.

– Это ведь кино, Оля, – объяснял по дороге Ефим Захарович, – оно тем хорошо, что петь-то тебе и не придется, а ты только должна будешь показывать, что поешь. Войти в роль, так сказать, и убедить.

Ольга очень волновалась. Она оделась как можно более лучше. Все девочки из общежития, как могли, ей помогали, а Агафья Лукинична даже подарила по такому случаю красивые длинные бусы из речного жемчуга, которые приносят счастье. Ольга закрывала глаза и мысленным взором видела женщин с тяжелыми ресницами, в головных уборах с перьями и в невероятных туалетах со стеклярусом вдоль подола.

Ольга пыталась идти так, словно на ней похожий туалет, – пусть помощник режиссера видит, что она привыкла к подобным одеяниям, – но только зазря спотыкалась.

Проницательный Фима ей сказал:

– Ты не волнуйся. Тебя точно возьмут, потому что им, главное, надо красивую.

Здание киностудии находилось на Петроградской, недалеко от бывшего штаба Революции. Там было тихо и просторно повсюду: площадь с маленькой старой церковью, широкий въезд на мост, небольшой, заплеванный семечками парк. За деревьями проглядывалась мечеть с круглым куполом, похожим на бритую голову большого татарина.

Фима не позволял Ольге останавливаться и озираться по сторонам, а поскорее тащил ее под руку ко входу со скромными белыми колоннами.

Внутри здания оказалось суетливо и гулко, многие помещения были перегорожены досками, и повсюду шевелилась разная деятельность. Фима несколько раз спрашивал у рабочих Кравцова, иногда даже без особой надобности. Кравцова все знали, и все показывали дорогу до Кравцова в одном направлении, отчего уверенность Фимы в грядущем успехе постоянно возрастала.

– Видишь, – говорил он Ольге, – товарищ Кравцов – большая фигура.

Ольга с интересом осматривалась на киностудии. Посреди хаоса декораций вдруг появлялись рельсы для кинокамеры или неожиданно открывалась небольшая комната, обставленная роскошной, но ненастоящей мебелью. Фима увлекал Ольгу за собой очень стремительно, поэтому все перед ее глазами мелькало фантастическим калейдоскопом.

Кабинет Кравцова помещался в выгороженном закутке. В длинном блекло-зеленом ящике с надписью GEWEHRE,[5]сделанной по трафарету, горой были навалены неопрятные толстые папки, а к дощатой стене криво были приколоты фотографии разных актеров и актрис в вычурных позах. Сам Кравцов что-то раздраженно кричал в телефон, но при виде вошедших сразу же швырнул трубку и уставился на них.

Это был человек среднего роста, рыхлый, светловолосый, с пухлой бородавочкой на подбородке. Глаза его, в контраст к партикулярной наружности, горели злобой бегущего в атаку сенегальца.

– Слушаю вас, товарищи, – бросил Кравцов.

Фима заговорил интимным тоном:

– Я вам звонил… Я Гольдзингер, а это, будьте любезны познакомиться, Ольга, моя кузина.

Эти простые слова, кажется, немного смягчили Кравцова.

– Кузина! – куда более мирно хмыкнул Кравцов, окидывая Ольгу взглядом работорговца.

Ольга не знала, как себя вести, поэтому надулась.

– Мы с вами обсуждали возможность получения роли в картине, – напомнил Фима, облизывая губу.

– Уточните, – буркнул Кравцов.

– Старшая сестра, – Фима был сама обходительность. – В «Княжне-пролетарке».

– А она петь-то умеет? – осведомился Кравцов и простучал пальцами по колену какой-то замысловатый ритм.

Ольга сказала:

– В картине ведь не будет слышно.

– Зато будет видно! – рявкнул Кравцов. – У вас имеется опыт?

– Я играю в постановке, – сообщила Ольга.

– Интересно, – протянул Кравцов, всем своим видом показывая, что ему это совершенно неинтересно. – И у кого ж то, позвольте спросить?

– В каком смысле – у кого? – не поняла Ольга. – Это молодежный театр, революционный. У нас, в рабочем клубе возле фабрики. Там, между прочим, нет хозяев.

– Кто руководитель, я имею в виду. Заправляет там у вас кто? – Непонятливость Ольги начала его раздражать.

Фима забеспокоился. Он рассчитывал на то, что Ольгина наивность в сочетании с ее миловидностью вызовут у Кравцова по меньшей мере умиление.

– Товарищ Бореев у нас главный, – гордо сказала Ольга. – Он и пьесу написал, и учит, как делать постановку.

– Знаю Бореева. Дилетант и бездарность, – отрезал Кравцов.