litbaza книги онлайнИсторическая прозаКуприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 113
Перейти на страницу:

Брагин сумел уговорить генерала, приготовил комнату для знаменитого гостя и организовал для него банкет с польской старкой. Куприн приехал, озвучил свои гонорарные цифры, от которых Плющевский-Плющик кричал высоким голосом, напоминая, что терпит Куприна только до первого его «номера сверх программы». На старку Александр Иванович глядел зачарованно, повторяя, что в Гатчине сие нельзя достать ни за какие деньги. В вечер приезда он был в ударе: острил, царил и пленял, сыпал армейскими анекдотами и изображал в лицах, как три генерала и старуха-генеральша играют в винт.

Запомнился Брагину и визит Куприна к Верховному главнокомандующему, прославленному генералу Алексею Алексеевичу Брусилову. Уходя к нему, писатель поинтересовался, нельзя ли еще организовать банкетец со старкой, мол, у генерала замучают глупыми разговорами и водки точно не дадут.

Здесь нужно оговориться. Брагин писал воспоминания в эмиграции, которая относилась к Брусилову плохо: в 1920 году генерал согласился служить в Красной армии. Поэтому обед у Брусилова, описанный Брагиным, смахивает на фарс: Куприн-де жаловался, что посадили его между генеральшей и ее дочерью, обе «молчат как проклятые», на столе одна мадера, генерал тоже молчит и жует, а когда заговорил, так лучше бы молчал.

Неужели генерал Брусилов не спросил Александра Ивановича: «В каком полку служили?» А узнав, что в 46-м Днепровском пехотном полку, не рассказал о том, как геройски сражался этот полк под его началом, во время наступательной операции Юго-Западного фронта 22 мая — 31 июля прошлого года. Как офицеры, имея по нескольку ранений, отказывались идти на перевязку и покидать поле боя. Неужели оба не посетовали на то, что разложение последних месяцев изуродовало и этот полк? Не может быть! Именно в эти дни Куприн с болью писал, что с 1894 года «пристально, неустанно и ревностно» следил за судьбой своего полка, радовался положительным переменам, гордился участием однополчан в натиске на Львов и Перемышль:

«И вот теперь этот же полк выступил на позиции всего лишь в половинном составе. Где же причины такому позору?

Причина только одна — та, что армию по глупой близорукости и по подлому расчету вовлекли в бездействие, самоуправство и политическую болтовню, чего не случилось ни разу, ни с одной из армий, начиная с первой человеческой войны.

Живая страна может перенести все: чуму, голод, землетрясение, опустошительную войну, кровавую революцию, — и все-таки остаться живой. Но разложилась армия — умерла страна» («Пестрая книга», 1917).

Какой страшный опыт потребовался для того, чтобы писатель испугался: разложилась армия — умерла страна! А к этому уже определенно шло. Лето 1917 года принесло прорыв немцами рижского фронта (12-я Армия, распропагандированная революционными агитаторами, позорно бежала), первую попытку большевистского переворота 3–4 июля[38*] и Корниловский мятеж в августе. Куприн читал, что за участие в мятеже и Плющевский-Плющик, и его коллега капитан Брагин арестованы, что Керенский и Петросовет требуют над ними военно-полевого суда...

Россия летела в тартарары. Александр Иванович, гуляя в Гатчине с Сапсаном, с ужасом видел разграбленные «Березовый дворец» и «Павильон Венеры», зияющие полосы от украденных бордюров, расколотые мраморные фонтаны. Попадались праздные солдаты: «Бог ты мой! — в каком они виде, эти свободные солдаты...! Расстегнутые, распоясанные, немытые, нестриженные, курят без перерыва, харкают и плюют, где попало» («Пестрая книга VI», 1917).

На фотографиях этого времени у Куприна очень усталый вид, тяжелые мешки под глазами, потухший взгляд, рядом с ним сосредоточенно-серьезная жена и худющая Ксения. Девочке уже исполнилось девять лет, и пора было поступать в гимназию, но об этом даже речи не могло быть.

Писатель вспоминал свое тогдашнее состояние растерянности и дикого одиночества, от которого только Сапсан и спасал. Однажды, возвращаясь с прогулки, они попали в неприятную историю. Александр Иванович сел, свесив ноги, на деревянный мостик через канаву; Сапсан лег рядом. Тут появился милицейский патруль, и старший заорал: «Это что за безобразие! Как смеешь сидеть? Кто такой? Встать, когда с тобой говорят!» («Одиночество», 1923). Пес, среагировав на грубость, одним прыжком заградил хозяина: «На него страшно было глядеть. Глаза, которые у всех породистых меделянов “на кровях”, совсем залились кровью. Плотная, густая шерсть на спине поднялась дыбом... толстый хвост вытянулся палкой». Куприн испугался: еще секунда, и собака вцепится его обидчику в горло, а он не сможет ее удержать. А тот орал подчиненным: «Застрелить собаку! Сейчас же!» Куприн униженно стал докладывать, кто он такой, что здесь делает, где живет. Драмы удалось избежать. В этот раз удалось; в другой раз не удастся.

Александр Иванович никогда не писал о том, где его застало известие об Октябрьском перевороте. А ведь если он был в это время в Гатчине, то оказался в эпицентре событий. Именно в гатчинском дворце Керенский с оставшимися ему верными соратниками пытался спасти положение и удержать власть.

А потом покатился кровавый ком по городам и весям, хорошо знакомым Куприну. В Могилеве толпа разъяренных матросов растерзала главковерха Духонина. В Крыму революционные матросы устроили массовые самосуды над офицерами — в Севастополе, Ялте, Евпатории... Топили, резали, кололи штыками...

В случившемся большевистском перевороте имелся особый оттенок для Куприна. К власти пришли люди, из которых он многих знал. Ленина — заочно, через Горького и Регинина, который работал с Лениным в газете «Новая жизнь» в 1905-м. Куприн мог видеть статьи Ленина в «Современном мире»[314], то есть считал его политическим журналистом, потому поражался, каким образом тот дошел до таких вершин: «Странное явление происходит на наших глазах. Вчера еще мало кому известный человек, писатель, знакомый лишь узким партийным кругам и весьма ограниченному числу читателей — вдруг... становится центром внимания всей грамотной и полуграмотной России» («Генерал Пфуль», 1917). В одной из статей Горького Александр Иванович прочитал, что этого Ленина, прибывшего в Россию, Горький совершенно не узнаёт, что это другой человек («Законный срок», 1918). Поползли слухи, будто тот, прежний, обаятельный Ленин, умер в Женеве, а этот его двойник, подкупленный немцами... Жену Ленина, Надежду Константиновну Крупскую, с детства знала Мария Карловна — Крупская была подругой ее сестры Лиды и часто бывала в доме Давыдовых. По 1905 году Куприн лично знал, к примеру, Луначарского, ставшего наркомом просвещения, и Леонида Красина.

А может быть, известие о перевороте наш герой встретил с полным безразличием: «За последние дни мы ко всему привыкли, ко всему готовы и, кажется, нас не способны больше удивлять или возмущать ни кровь, ни грязь, ни насилие, ни смерть, ни позор. Должно быть, одинаково без волнения мы встретим в утренних газетах известие о сооружении гильотины на Марсовом поле, о чуме в Москве, о случаях людоедства в Петрограде, о переходе России в вассальную зависимость от Германии. Притупились нервы, застыло воображение, вылиняла и охамела душа, отчаяние перешло предельные границы и растворилось в пищепроводном равнодушии» («Доменная печь», 1917).

1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 113
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?